Арина Обух - Муха имени Штиглица [litres с оптимизированными иллюстрациями]

В их воспоминаниях всё очень сложно переплетено: начинается от забора, переходит в мелодию, мелодия цепляется за ветку, ветка тянется к фонарю, фонарь зажигается в сумерки.

В сумерки мы обычно сидим во дворе. Вокруг трансформаторной будки с надписью «Не подходи! Убьёт!» люди разбили сад. На железную решётку накинули плющ из дикого винограда, и трансформаторной будки почти не видно.

Уже осень, и запахи становятся острее. Мы по очереди кланяемся каким-то круглым цветам, чтобы уловить аромат.

Я спрашиваю:

– А как они называются?

– Не помню… Но они пахнут, как вход на Комсомольское озеро со стороны Дневного кинотеатра, где была каскадная лестница с разноцветными огоньками и этими цветами. И фонтанчиками под каждой ступенькой.

– Какой сложный аромат.

– А по-моему, они пахнут горячей от солнца пылью. Этот запах пыли во дворе, он преследовал всё моё детство на Таврической…

Его воспоминания всегда присыпаны этой волшебной пылью. А для меня лично флоксы пахнут флоксами. А Комсомольское озеро… Это что такое вообще? Это где?

– В Кишинёве.

– А давайте поедем в Кишинёв. Раз там так хорошо.

– Кишинёва больше нет, это уже другой город. Есть только название и этот цветок. Но он растёт и в нашем дворе. Никуда ехать не надо, нюхай. Хотя можно поехать в Париж.

– Зачем в Париж?

– Чтобы увидеть Кишинёв.

– Как это?

– Я сама этого долго не понимала – почему у меня там Кишинёв… А потом поняла: цвет! Они одинакового цвета. Тёмно-белого. А всё из-за ракушечника. И в Париже, и в Кишинёве дома построены из ракушечника.

– А что такое «ракушечник»?

– Ну, это такой камень. Из морских раковин.

Она хочет в Париж, чтобы увидеть Кишинёв. Дело в том, что красота любого города принадлежит Кишинёву. Кишинёв – это что-то вроде Древней Греции. Она есть, но её нет. А мои древние греки то и дело вспоминают, как брали Трою.

В этой Древней Греции в окна бьются персики и вишни – открываешь окна и впускаешь их в комнату. И когда в нашем городе наступает зима, то мои древние греки вздыхают: мол, там, в Греции, есть всё, а зимы нет. Воспоминания для них – это своего рода варенье на зиму. Мы его открываем и переживаем зиму.

Иногда очень хочется влиться в их беседу и добавить своё воспоминание, чтобы оно тоже тянуло за собой какие-нибудь лестницы и фонтаны…

– А помните кружку великана?

Гигантская красная кружка стояла на высоком доме, мимо которого мы каждое лето ехали на дачу. Это, как я поняла позже, была реклама какого-то кофе. Но мои древние греки говорили, что это кружка великана. И каждый раз я надеялась, что увижу обладателя этой необыкновенной кружки, и каждый раз расстраивалась, что великан уже выпил кофе и ушёл.

И я представляла, как он осторожно наступает на мост, потом на площадь, потом его нога застревает во дворе-колодце… Мысли о шагах великана всегда убаюкивали меня.

Но однажды кружка исчезла. Мне объяснили, что великан забрал её с собой. И кружка стала моим воспоминанием.

А ещё был слон.

– А помните, синий слон на детской площадке стоял?! Или он был серый?

Повисает пауза. Потому что слон ни за что не цепляется, а висит один, как дурак, в этой затянувшейся паузе.

Забираю слона обратно.

Чего его вспоминать? Если он так и стоит на детской площадке.

Слона я вспомнила, но воспоминанием он ещё не стал.

Но, возможно, когда я сама стану древним греком и встречу на каком-нибудь перекрёстке судьбы слона, то и со мной произойдёт воспоминание: горячая пыль поднимется столбом и смешается с ароматом «входа на Комсомольское озеро со стороны Дневного кинотеатра…».

– Знаешь, я не помню, как называются эти цветы, но они пахнут нашим садом во дворе, где была скамейка и стояла трансформаторная будка с дружелюбной надписью: «Не подходи! Убьёт!».

– Мама, это флоксы.

Для него флоксы пахнут флоксами. И ни один великан ещё не ушёл, забрав свою кружку.

Ему лет тридцать. У него есть жена, сын. Он работает в каком-то офисе и желает уволиться. Каждое утро он встаёт в семь. А в шесть часов вечера, после работы, пьёт со мной кофе: в это время у меня перерыв.

Каждый раз он с усмешкой сообщает, что жена его скоро бросит. Я перевожу взгляд в чашку. Гадаю на кофейной гуще. Там какая-то муть. Кофе не врёт.

Я работаю в «Сказке» флористом. Этот цветочный магазин находится через дорогу от его работы. Он покупает у меня цветы своей жене, берёт с жёлтым ценником. «Цветы вчерашнего дня» со скидкой тридцать процентов. Раз в год он покупает одну большую свежую розу. Без упаковки. У жены день рождения.

Жена тоже заходит. Покупает рассаду и садовых гномов. Она заходит в магазин после работы с тяжёлыми сумками. Ставит их у кассы, и я от нечего делать разглядываю продукты: йогурт, апельсины, картошка, майонез, докторская колбаса-нарезка, свёкла, консервы, и в довершение всего она покупает и тащит на себе садового гнома. Звенит китайский колокольчик на дверях. Она ушла. Пятнадцать минут до остановки. Сорок минут на маршрутке. Восемь этажей новостройки. Неуютная квартира. Лариса и семь гномов.

Каждые полтора месяца в нашей «Сказке» идёт обновление. В магазин приезжает огромный фургон и несколько рукастых парней расставляют гномов по всем залам. Парни похожи на усталых папаш, которые привезли своих детей в детский садик. У этих детей всё время разные костюмы, разные шапочки. Ни один не повторяется. Кто-то держит грабельки. Кто-то поливает цветочки. Но вот лицо – одно на всех. Очень знакомое. Лицо старого ребёнка. И тяга Ларисы к этим существам вполне понятна: внешнее сходство с мужем и изначальное безмолвие.

Да, сначала её муж был скуп на слова, больше молчал. Она подозревала, что он думает, и, возможно, о ней. Но потом он начал говорить, причём много, и не с ней, писать в фейсбуке другим гномам и гномихам, флиртовать с флористкой и, самое главное, он возненавидел её голос. Сам звук. Он называл её Калиткой. Она, и правда, скрипела и начинала бить его сковородой по керамической голове:

– Я с тобой разведусь!

Она говорила не своим голосом. Не своими словами. Она исчезла с появлением этих слов. Внутри неё сидела толстая баба с бигудями, курила и диктовала ей слова в громкоговоритель. Сама же она была молодой и хрупкой. И постоянно собиралась его бросить. Оставить где-то. В каком-нибудь саду, парке. И пройти мимо. И не оживлять его больше.

…Однажды её муж купил сто роз. И подарил ей. Чёрный садовый гном положил букет и склонился над могилкой. Сына с собой не взял. Отвёз к бабушке.