Михаил Енотов - Обыкновенный русский роман

Сорбет рассказал, что с последней нашей встречи успел побывать в федеральном розыске и скрывался от полиции в другом городе, расхаживая с фальшивым паспортом и читая книгу «Как выжить на зоне». Тогда он занимался «обналом» — на его имя была оформлена какая-то существующая лишь де-юре фирма, а он только раздавал автографы на документах и разъезжал по банкам, как курьер, снимая наличную выручку. Сорбет объяснил, что дело это не совсем чистое, но риск попасться ничтожен. Однако большие несчастья всегда появляются из самых маленьких щелей — вышло так, что через его бумажную фирму перегнали вполне реальную нефть. Надо думать, не стакан и не ведро. Дело пахло даже не жареным, а горелым, но в итоге все обошлось — две мохнатых лапы пожали друг друга и разошлись, так и не дав Сорбету возможность применить на практике теорию «выживания на зоне».

— А помнишь случай с училкой и пирожками? — спросил я, когда мы проходили мимо авторынка.

— Нет, — ответил Сорбет.

— Ну как же? Ты работал охранником на авторынке, а бабки ходили там и пирожки продавали…

— Ну да, а я их гонял. Иногда пирожки отбирал. Моя первая работа. Ну, из легальных.

— И что, не помнишь, как однажды напоролся на нашу биологичку?

— Биологичку… Ложноножку? Точно! Она там после школы шабашила.

Сорбет рассмеялся. И как он мог забыть такую историю? Впрочем, только зануды вроде меня набивают карманы памяти всякой забавной мелочью, а на районе ее быстро проигрывают жизни в рамс.

— Помню, я потом очень жалел, — добавил Сорбет.

— Само собой. Я бы, наверное, все пирожки у нее выкупил со стыда.

— Да я про то, что она мне до конца школы одни трояки лепила.

— Это называется столкновение бизнес-интересов.

Мы прошли мимо «Квадрата» — аккуратного четырехугольного котлована, вырытого когда-то для стройки, которая так и не началась, и в итоге заполнившегося водой, превратившись таким образом в озеро, — в детстве мы часто купались тут. Неподалеку была рюмочная «Дебаркадер», где убивал время и вместе с ним себя отец Сорбета. Мужик пил беспробудно, приходил домой только спать и за это короткое время успевал так напитать однокомнатную квартиру алкогольными парами, что можно было опьянеть, просто посидев там несколько минут. Иногда он заваливался во время наших репетиций, падал на софу и задавал почему-то один и тот же вопрос: «Кто у „Битлз“ был на бас-гитаре?». А однажды он пришел и лег, ничего не спросив — его грязная голова была похожа на пробитый кокос, только молоко текло красное, — и через несколько дней мы его похоронили. За «Дебаркадером» был раньше компьютерный клуб «Снайпер», где когда-то мы тратили все карманные деньги на счастливые часы сетевой братоубийственной войны. Сорбет любил двухзарядный дробовик, убойный на близком расстоянии и совершенно бесполезный на дальнем — возможно, это вообще отражало его отношение к жизни. В другой стороне, за частным сектором, лежал Горбатый мост — рядом с ним было достаточно травы и деревьев, чтобы городской житель мог назвать эту местность «природой» — туда мы и направились.

— Знаешь, — начал я, когда мы уселись на ржавых мостовых поджилках и свесили ноги вниз, — в детстве я иногда представлял, как мама умрет, и… я, конечно, этого очень боялся, но мне почему-то казалось, что после этого я стану очень крутым, таким бесстрашным и бескомпромиссным. Я прямо воображал, как гопники будут обходить меня стороной, шепотом переговариваясь: «С этим лучше не связывайся — он, как мамка умерла, совсем озверел». И вот она умерла…

— «А ты остался таким же, как и был», — напел Сорбет мимо нот.

Я подумал, что зря так разоткровенничался, и решил свернуть тему, затянув следующий куплет:

— «Всего два выхода для честных ребят: схватить автомат и убивать всех подряд или покончить с собой, с собой, с собой, с собой, с собой, если всерьез воспринимать этот мир».

На рок меня тоже подсадил Сорбет. Это было в 8-м классе — тогда я уже потерял интерес к учебе и сделал ставку на футбол, ради которого даже стал заниматься цигуном, чтобы развить «дыхалку» (при попадании в сборную Татарстана меня перевели из обороны в полузащиту, а там нужно было много и быстро бегать). И вот на экраны вышел культовый фильм «Брат 2» Балабанова, в котором прозвучали все знаковые рок-группы того времени — Сорбет раздобыл кассету с официальным саундтрэком и дал мне послушать. Причем фильмов про Данилу Багрова больше не снималось, но аудиопираты продолжали штамповать тематические сборники, и на прилавках один за другим появлялись «Брат 3», «Брат 4», «Брат 8», «Брат 13» и так далее — все они скупались нами в базарных палатках и заслушивались до брака пленки. В результате на футбол я тоже наплевал, фактически отрезав себе путь к социализации. Тогда казанская молодежь строго делилась на две расы: пацанов и чертей — причем вторые дифференцировались первыми на чертей обыкновенных и неформалов (разного рода субкультурщиков, которые в ту пору все выглядели примерно одинаково за неимением магазинов «спецодежды»). Увлечение рок-музыкой автоматически превращало тебя из обыкновенного черта в неформала, но Сорбет каким-то чудом сохранял рукопожатность среди пацанов — парадоксальным образом он был моим проводником в мир патлатых маргиналов в «ширштанах» и одновременно связным с миром угрюмой гопоты в «спортивках».

В драматургии есть понятие ментора — это вспомогательный для сюжета персонаж, который берет героя на поруки в начале его путешествия и помогает ему в обретении определенного опыта, пока тот не становится готов к самостоятельным действиям, причем в отличие от духовно возрастающего героя образ ментора, как правило, статичен. В юности Сорбет был моим ментором — к окончанию школы он, кажется, уже достиг своего внутреннего потолка и с тех пор остановился в развитии. Все бы ничего, но время течет, и перестав грести против течения, ты не остаешься на месте, а неумолимо движешься к болотистому устью. С каждым годом от Сорбета все сильней тащило тиной, и мне было трудно с этим мириться.

Тем временем мост задрожал — приближался поезд. Я вдруг так обрадовался — потому что был уверен, что Горбатый уже не функционирует, и теперь этот поезд ворвался, словно прямиком из детства. Я встал во весь рост, от тряски чуть покачиваясь над рекой. Мне невыносимо захотелось как-нибудь схватить этот момент мира, впиться в него, как печать в сургучную кляксу, размазать его по себе, став одной большой фотокарточкой, обнять его с той самозабвенной и всепоглощающей нежностью, с какой ребенок обнимает щенка.

— Сорбет, а давай нырнем?

— Как тогда?

— Да!

Нам тогда было лет по тринадцать: весна выдалась жаркая, и мы решили вместо уроков пойти на реку. По дороге сбросились мелочью и купили в ларьке хлебного завода свежий батон и холодную бутылку «Красного востока». Выпив ее на четверых (со мной и Сорбетом были еще два одноклассника), мы полезли в реку, а потом кто-то предложил понырять с моста. И вот мы забрались наверх — метров семь над рекой, — выстроились в ряд, но прыгать никто не спешил. Я стоял, смотрел на своих товарищей и, хотя никогда не отличался особой смелостью, почему-то почувствовал, что должен нырять первым. Прыгать было страшно, но ведь решиться нужно не на прыжок, подумал я, а всего лишь на один шаг, и я его сделал. Конечности парализовало, душа свалилась куда-то вниз, повиснув тяжелым грузом на лодыжках, а когда ступни коснулись поверхности реки, то казалось, все тело сейчас разлетится на осколки, как сосулька, сорвавшаяся на асфальт. Но с каждым сантиметром погружения по нутру от клетки к клетке распространялось — словно влага по порам губки — блаженство. Когда я вынырнул, со всех сторон послышались всплески — товарищи, убедившись на моем примере в безопасности прыжка, браво десантировались с моста. Но я запомнил их страх и тот шаг, который отделил наши прыжки — шаг, на который было так сложно решаться и так просто решиться.