Михаил Енотов - Обыкновенный русский роман

— Я в первый раз, — робко пояснил я, надеясь, что батюшка узнал меня и уже успел оценить мое достойное канонизации терпение, ведь с нашей первой встречи прошло, наверное, часа четыре. — Ничего, что я по бумажке?

— Ничего-ничего. Начинайте.

Я начал перечислять грехи, стараясь внутренне пережить каждый из них и вызвать в себе искреннее раскаяние. Вдруг где-то рядом заиграла музыка — я сразу узнал ее — это была песня Queen. В лицо прыснуло краской — я почему-то был уверен, что музыка играет из моего кармана, но через секунду вспомнил, что выключил телефон и что к тому же полифонические рингтоны в нем вообще не предусматривались, да и любителем Queen я никогда не был.

— Продолжайте, — спокойно сказал отец Андрей, засунув руку куда-то под ризу и этим движением прекратив музыку.

Я смутился и даже забыл, на какой строчке списка остановился, поэтому начал заново. Наконец мое «греховное рукописание» закончилось, и я убрал бумажку в карман.

— Да, — многозначительно произнес батюшка. — Я тоже пришел к Богу в уже зрелом возрасте.

Затем отец Андрей начал рассказывать о том, как его мировоззрение перевернули книги про Гарри Поттера. Зачем взрослый человек взялся читать ширпотребные детские книжки и какая связь между православием и приключением юного ведьмака, я так и не понял, но слушал и кивал, пока батюшка наконец не вспомнил, что надо бы прочитать надо мной разрешительную молитву. А когда я перед уходом сложил руки под благословение, глаза мои вдруг уперлись в синюю татуировку «LOVE», раскинувшуюся побуквенно на иерейских пальцах. «Ну вот, — подумал я, — а кого-то еще пугают злыми бабками в храмах».

Вообще, отец Андрей показался мне хорошим мужичишкой, но я сразу решил, что исповедоваться к нему больше не пойду. Возвращаясь домой, я испытывал, с одной стороны, облегчение оттого, что все закончилось, а с другой — какое-то внутреннее беспокойство оттого, что не ощутил особого действия благодати. Внезапно передо мной пронеслась машина, окатив меня из лужи. Я хотел выругаться, но вдруг почувствовал, что не могу. Прямо как в детстве, когда Сорбет и другие мои друзья уже вовсю матерились, а у меня при всем желании почему-то не поворачивался язык — мне казалось, что я поврежу нечто, мне не принадлежащее, будто испачкаю белую рубашку, взятую задорого напрокат. И вот я стоял у дороги, обрызганный грязью по воротник и в то же время белоснежно чистый. Было так удивительно, что какой-то хиппи в рясе накрыл меня золотистым фартуком, а потом что-то пробормотал, и вот я уже снова иду по улице ребенком.

За следующие два года моего воцерковления исповедей было много, но все они смешались в один большой монолог с повторяющимся до зевоты списком грехов, за которые было стыдно не ввиду их особенной богомерзкости, а ввиду их банальности. В этот раз у меня снова был такой же список, но когда я смотрел на покаянно согбенную спину исповедующегося Игоря, то решил, что не буду доставать листок, и скомкал его прямо в кармане. Наконец настал мой черед.

— Имя напомните, — мягко, но в то же время строго произнес отец Димитрий. Конечно, имени моего он не знал — слово «напомните» было выдано авансом.

— Дионисий, — со всегдашней неловкостью назвал я свое крестильное имя.

— Хорошо, слушаю.

— Отец Димитрий, я подумал, что надо исповедоваться только в том, что действительно терзает, мучает совесть.

— Это почему же? — спросил отец Димитрий с некоторой раздраженной усталостью.

— Ну а разве наши грехи могут оскорбить Бога? Было бы кощунством так думать. Зачем же тогда все их перечислять? Бог и так их знает.

— Бог их не только знает, но и прощает еще до совершения. Зачем тогда вообще каяться? — вопрос прозвучал так назидательно, что, видимо, ответ на него не подразумевался.

— А потому что каемся мы не для Бога, а для нас самих.

— Ну конечно, для нас. И вы считаете, нам не полезно вспомнить все свои грехи? — мне показалось, что отец Димитрий уже готов прервать диалог и вот-вот попросит перейти к собственно исповеди.

— Помнить полезно, но мне кажется, нет смысла все их перечислять. Важны ведь не грехи, а сам факт раскаяния. Помните, благоразумный разбойник на кресте не исповедовал своих грехов — он именно раскаялся. Глубоко, до сокрушения духа. И первым вошел в рай. А мы все больше не вглубь, а вширь каемся.

— Это, пожалуй, так, — с пониманием вздохнул отец Димитрий, видимо, вспомнив разом все выслушанные им исповеди про заплесневевшую просфору или стакан кефира в среду.

— Знаете, я вот подумал, что даже само слово «раскаяние» — оно очень похоже на «раскалывание».

— В смысле допроса что ли? — отец Димитрий по-доброму усмехнулся, и у меня уже не было ощущения, что он хочет поскорее от меня избавиться.

— Нет, в смысле раскалывания нашей тварной, телесной скорлупы. Разве важно, какой именно мусор на нее налип? — главное, расколоть ее, совлечь с себя ветхого человека. В этом ведь смысл духовной жизни. А соблюдать какие-то заповеди и, нарушив их, бежать в церковь, чтобы отчитаться — это уже же какая-то бухгалтерия, какой-то дебет-кредит, какое-то НДФЛ, прости Господи. Или я что-то неправильно понимаю?

— Думаю, в общем правильно, но не без определенного максимализма. По вашей логике, и Церковь не очень-то нужна. Но тем не менее, вы же пришли сюда, и пришли именно участвовать в таинстве.

— А как же без таинств? В таинствах Сам Святой Дух действует — чем еще мощнее ударить по скорлупе?

— Ну хорошо, — отец Димитрий благодушно улыбнулся. — Тогда давайте перейдем непосредственно к скорлупе. Вы говорили, что вас что-то терзает.

— Да…, — я растерялся. — Возможно, завтра я убью человека.

Отец Димитрий обомлел.

— Вы… наверное… врач? — вымолвил он, с трудом проглатывая междометия. — У вас завтра важная операция?

— Нет, я… народный мститель, — тут я невольно ухмыльнулся, но слов точнее и понятней у меня тогда не нашлось.

— Господи помилуй… Нет, я не готов сейчас… Останьтесь после службы, и поговорим.

— Как скажете.

Через тяжелую деревянную дверь я вышел из придела в среднюю часть храма и вернулся на свое место. Исповедовав женщин, отец Димитрий продолжил службу. Во время каждения он так старался не столкнуться со мной взглядом, что я даже забеспокоился — не заметил ли этого Игорь. Если бы Игорь узнал о содержании моей исповеди, то без колебаний отменил бы акцию.

После службы мне даже пришлось пойти на небольшую хитрость: выйдя за ворота храма, я сказал Игорю, что у меня есть дельце в этом районе, но в другой стороне от метро, а когда мы распрощались, я дошел до ближайшего перекрестка, свернул за угол, подождал немного и побежал обратно в храм. Отец Димитрий уже закрывал дверь на замок, но увидев меня, снял его, и мы прошли внутрь.