Михаил Енотов - Обыкновенный русский роман

— Они думали, можно безнаказанно это самое… Но ничего подобного… Мы им того, всё… УК РФ, и нечего тут, — ораторствовал «Курилкин» на камеру.

«Что ж, подстать героям и антагонист нашелся», — подумал я и выключил телевизор.

День сменялся днем, ночь — ночью, Крестопоклонная Неделя — Неделей памяти Иоанна Лествичника, и вот уже март готовился уступить место апрелю, а со мной ничего не происходило. Каждое утро, глядя на себя в зеркало за чисткой зубов, я удивлялся, что по-прежнему на свободе, хотя мне даже не приходилось скрываться. Я так же ходил в магазин, готовил, выносил мусор, тягал гантели и читал, словно и не было никакой облавы, словно не убегал я по ночному лесу от вооруженных полицейских, словно не ждали мои товарищи приговора в следственном изоляторе. После тех событий я ожидал чего угодно, но только не спокойной жизни, и меня это даже злило.

Я уже и сам желал быть пойманным. Однажды решился спуститься в метро, причем без надобности, просто так, и нарочно дерзко посмотрел в лицо полицейскому на входе, но он лишь лениво-презрительно оглядел меня и продолжил уныло метать злых птиц в зеленых свиней. Неужели наши кромешные дела были такими мелкими, что нас даже не стали как следует разыскивать? — возмущался я про себя.

Меня не покидало ощущение, что где-то за кадром звучит бесовский смех. Но не мог же Бог попустить нам все это просто так, бесам на потеху! Может, Ему была неугодна наша ячейка? Но мы всего лишь искали Правды и не хотели сидеть на месте в ожидании чуда. Или Богу нужны только безгласные овцы? Тихо жить, соблюдая заповеди — в этом смысл духовной нищеты, ведущей в Царство Небесное? Тогда прав был Есенин: «Не надо рая, дайте родину мою». Нет, чушь — все эти заповеди. Бог — не капитан «Курилкин» — статья такая-то, срок такой-то. Бог вообще не про это. Наши страстишки могут представлять интерес только для мелких бесов.

А может ли бес быть не мелким? — задумался я вдруг. Может, мелкость и есть признак чертовщины? Дьявол — лжец и отец лжи — это его главная характеристика, а ложь всегда мелка, как бы ни был велик ее объект. Неслучайно слова «сатана» и «антихрист» пишутся с маленькой буквы, хотя, казалось бы, это фигуры вселенского масштаба. Кстати, «антихрист» в буквальном переводе означает «вместо Христа», что выдает пародийность сына погибели. А вельзевул — «повелитель мух» — какой жалкий образ! Таковы и его слуги — они неспособны на большие поступки и всегда действуют мелко, подло, лукаво. Ирод обманом выведал у волхвов место и время рождения Спасителя, а потом приказал перебить младенцев. А фарисеи, эти оцеживающие комара лицемеры, только и делали, что пытались подловить Христа на букве закона, но так и не преуспев, устроили над Ним ложный суд. Наконец Иуда — продал учителя за тридцать серебряников. Бога! за горсть монет! Пилат выглядит на их фоне чуть более достойным, но и он мелок, поскольку в рутине не разглядел перед собой Царя царей. Выходит, что можно даже убить Самого Бога и остаться при этом ничтожеством. А ключ очень прост — все эти мелкие злодеи хотели только продолжения привычной жизни, в которую немыслимым образом вторгся Богочеловек и к отказу от которой Он так вдохновенно призывал, — все они были верными адептами культа скуки, самого массового и при этом самого незаметного, самого гуманного, но в то же время самого темного и жестокого. Принято считать, что загадочная маммона есть олицетворение богатства, а я вот думаю, что это скука. Нельзя служить Богу и скуке! Как не бывает великих бесов и мелких святых. И нет никакой морали — ни добра, ни зла в их обыденном понимании — есть Бог как чистое, сверхнасыщенное бытие, абсолютное величие и скука как его предельное умаление, измельчение, рассеяние в материи и времени. Скука — вот тайна беззакония!

В маме был кураж, но все-таки жила она мелко — постоянно обманывала, перезанимала, скрывалась, крутила аферы. Жизнь папы, особенно в отрыве от мамы, вообще есть концентрированная скука, а его повадки настолько мелочны, что даже трогательны — примерно так же, как трогательна возня хомячка в своих газетных обрывках. Получается, что я генетически запрограммирован на мелкую скучную жизнь, — думалось мне. От этой мысли стало по-настоящему страшно. Может, и не стоило бежать от судьбы? — остался бы в Казани, поступил бы в «пед» на иняз, нашел бы там относительно неглупую и милую девушку, после устроился бы куда-нибудь переводчиком, подрабатывая частными уроками, ездил бы отдыхать в Турцию с семьей, а творческим способностям находил бы применение в играх с детьми и на корпоративных праздниках… Да, это казалось теперь кошмаром, но ведь так казалось только потому, что я попробовал другую жизнь. Но неужели я попробовал ее случайно? Неужели, то извещение из ВГИКа и мое поступление были случайностью? А моя встреча с отцом Пафнутием после бессонных ночей в аду, знакомство с Игорем в Иверской часовне спустя год и вступление в ячейку кромешников? Нет, не может быть. Но почему же я нахожусь теперь в этой точке, так напоминающей тупик? — спрашивал я себя.

По сценарной работе я знал, что если история буксует в каком-то месте и не придумывается дальше, скорее всего, ты не понимаешь, о чем она, в чем ее controlling idea. Очень полезное правило, но проблема в том, что при разработке «сценария жизни» у нас еще есть Соавтор, замысел Которого зачастую сложно понять. Оставалось только обратиться к Нему напрямую.

В те дни я молился истово. Надевал кафтан, купленный в Рогожской слободе, клал на пол импровизированный подручник из кухонного полотенца, становился перед шкафом с иконами и молился. Час, полтора, два, иногда больше. По канонам и по лестовке. От земных поклонов уже болели колени и забивались мышцы под ними, а кафтан становился мокрым под мышками и на спине. Особенно часто я повторял молитву святителя Димитрия Ростовского — там есть такие пронзительные строки: «Аще хощеши мя имети во свете: буди благословен. Аще хощеши мя имети во тьме: буди паки благословен». Щеки щипало от слез. При этом постоянно во время молитвы в уме возникал образ Жени и даже какие-то почти эротические сцены нежности. Я сам удивлялся, как могут высокие религиозные порывы соединяться с такими низменными помыслами, но наваждение только усиливалось. Чувство мистического озарения сменялось гнетущим чувством богооставленности.

Наконец в результате этих странных страстных молитв в голове у меня родилась и вскоре крепко обосновалась мысль, что я должен забрать Женю у Игоря, разрушить их несчастный брак.

— Но как же «не желай жены ближнего своего»? — возмущался внутренний голос.

— Может, я и не желаю жену, а только желаю спасти ее душу.

— Склонив ее к измене?!