Дервиш Сушич - Я, Данила

они ударяют меня прямо по мозжечку, остриями слов пробивают барабанные перепонки, однако ж… что я наделал, что я наделал!

Из чистых глаз недорезанного парнишки капают на мои руки слезы, а я по пояс, по самое горло увязаю в неразберихе нашей действительности, самонадеянно убежденный, что будь у нас порядок и изобилие, этого было бы достаточно, чтоб Мичун вознесся по всем возможным вертикалям подъема. Только потому, что он, Мичун, такой, каков он есть.

Чего стоит этот новый Лабудовац, если в нем лютует хотя бы один Мичун? Знаю, знаю, я бы ничего не добился, если б даже отпустил бороду святого и пошел просить людей любить друг друга. Я чувствую законы, по которым развивается история, но… я вижу, Мичун — мое большое упущение и неискупимый грех. Ибрагим не искупление, а всего лишь свидетельство того, что где-то в подсознании я понимал свой долг перед Мичунами и Ибрагимами, однако с ловкостью опытного жулика пускал пыль в глаза своей совести половинчатыми решениями.

Мичун, Мичо, душа моя гневная, клянусь тебе, в ближайшие тридцать лет я сделаю все, чтоб в Лабудоваце честная мысль и правдивое слово обрели права гражданства и во сне и наяву. А тех, кто не пойдет на это добровольно, я найду способ научить, что динаром определяют меру труда, а не достоинство человека, что служебное положение — это обязанность, а не сумка, набитая правами. Так будет, Мичо, клянусь тебе своей красной книжкой, которую мне наконец вернули, засчитав партийный стаж с сорок первого года!

— …а мне снится, как вы меня динаром режете, господа и товарищи, а ведь я одиннадцатилетним пацаном был связным у Раде Билеговича, по прозванию Раде Власть… а ты, Абдуллах, привел в наше село усташей… когда и меня… ну да ладно, не жалуюсь, война была… а вот откуда у тебя столько лесу… что поле свое огораживаешь, ровно царский сад?! Воруешь? С Пантой спелся… шкура! Режете страну… и меня… ох, держ…

Что это?

Мичун!

Кофейня замерла и затаила дыхание, горло Мичуна перехватила судорога, руки его закорежило и повело к голове, бутылка в полной тишине со звоном брякнулась на пол, ноги застыли, и он рухнул навзничь, на столы, на стаканы и тарелки. Только сейчас я вспомнил предостережение Дойчина не позволять Мичуну пить, так как с ним случаются тяжелые нервные припадки.

Шоферы вынесли несчастного парня в полном беспамятстве с пеной на губах.

И тут-то, дружище, сердце меня окончательно предало. Я кинулся за шоферами и бесчувственным Мичуном, но на ступеньках небо вдруг опустилось мне на плечи, воздух отказался входить в мой широко открытый рот, в голове с треском лопнуло что-то белое, ноги сами собой разъехались. С тех пор два-три раза на дню мне делается плохо.

Послезавтра операция. Я не из тех, кто пишет завещания. С меня достаточно сказать другу теплые, бодрые слова. И знать, что несколько дорогих мне людей не будут поминать меня лихом: мой сын Ибрагим, несчастный Мичун, Дойчин, Йованка, моя бедная жена Малинка. И что Авдан и хаджи, невзирая на мое безбожие, попросят аллаха без всякой волокиты благоприятным образом решить на том свете мой жилищный вопрос.

С Дойчином я договорился о Мичуне. Его направят на лечение и учебу. Все, что у меня было, — клочок земли, дом, сбережения, — я отписал Ибрагиму… Все положенные пошлины и налоги заплатил. До армии будет жить с Малинкой, а там… нет, нет, не спорь, я в самом деле прощаюсь, знаю, что сердце не выдержит. Эка важность! Если вспомнить, через что только я не прошел и с кем только не вынужден был расстаться… эхма, это расставание с самим собой — сущий пустяк. Разве что немножко погрустить, что молодости не увидел, что девичьих губ и грудей не нацеловался, как мог бы, но… мрак погасит и эту грусть. А что касается моего последнего наказа, я бы написал письмо…

но…

ох,

придется отложить, опять душит. Я уж почти вижу, как Она, гундосая, оскалив зубы, медленно спускается с потолка прямо мне на грудь, чтоб до времени выпустить из меня мою коммунистическую душу и развеять ее ветрами небытия… Вот она, совсем рядом, уже протягивает к моему горлу острые когти, знаешь, мы, крестьяне, всегда видим перед смертью смерть…

Ну иди же, иди, черная сношенька, поборемся малость! Я ведь не стану, как другие, клянчить у тебя еще денек или хотя бы час. Со мной нелегко сладить. Ага, зубами лязгаешь! А ну подойди, курва, встань поближе, я из тебя котлету сделаю, узнаешь, как вытряхивать душу из крестьянина, который кое-чему в жизни научился и кое-что за свою жизнь сделал! Подойти, ежели смеешь. Ну?!

…ох, мама родная!

ЮНРРА — Организация Объединенных Наций помощи и восстановления, сформированная в 1943 г., населению стран, пострадавших от оккупации.

Коча Попович — член КПЮ с 1933 г., участник гражданский войны в Испании, один из организаторов народно-освободительной борьбы против фашистских захватчиков в Сербии, командир крупных партизанских соединений.

Сергие Михайлович — капитан армии Дражи Михайловича, участвовал в переговорах о совместных действиях четнических и партизанских отрядов.

Юре Францетич — предводитель «Черного легиона» усташей — хорватских фашистов, действовавшего в Восточной Боснии.

АФЖ — Антифашистский Фронт Женщин.

Скоевец — член СКОЙ, Союза Коммунистической молодежи Югославии.

Косовская битва между османами и войсками сербских князей, возглавляемых сербским царем Лазарем, произошла в 1389 г. Одной из причин поражения сербов было отсутствие согласия среди сербских князей.

Девять братьев Юговичей, согласно преданию, пали в сражении на Косовом поле.

Калемегдан — средневековая крепость у впадения Савы в Дунай, исторический центр Белграда.

«Албания», «Славия», «Лондон», «Балканы» — названия белградских гостиниц.

Теразии — центр Белграда.

Машаллах — мусульманское приветствие, выражающее удивление, восторг и пожелание благополучия (тур.) .

Имеется в виду член АФЖ — Антифашистского Фронта Женщин.

Башчаршия — торговый центр Сараева.

Главняча — тюрьма при главном управлении полиции в королевской Югославии.