В Хижняк - Конец черного лета

Федор медленно одевался. Его подташнивало, тело не слушалось, в голове стоял неясный шум. Но мозг все же терзал один и тот же вопрос: как это могло случиться? Ведь никто, кроме членов «семьи» Паука, не знал о вчерашней встрече. Много позже Завьялов узнал, что все это было подстроено его новыми знакомыми. Федора, как это здесь называется, «сдали», чтобы опорочить в глазах администрации, чтобы он с первых же дней пребывания в колонии не встал на сторону подростков-общественников или, как их называли на местном жаргоне, «козлов». Но сейчас всего этого Федор не знал. Получив несколько пинков в назидание, он очутился в камере дисциплинарного изолятора. Летняя куртка, холщовые брюки и тапочки на босую ногу не согревали. Пришлось до утра проходить по камере. А утром после подъема в камеру вошел высокий молодой офицер с тонкой талией и поразительно тонкой шеей. Все на нем было аккуратно подогнано, высокие сапоги блестели и при каждом движении офицера сухо скрипели.

— Младший лейтенант Сизов, — представился офицер. — Я — воспитатель твоего отделения, Завьялов. Вот пришел узнать, что с тобой вчера произошло. — Офицер медленно расшагивал по камере. Казалось, он уже забыл, о чем говорил, и что-то сосредоточенно обдумывает.

— Да, так что же произошло вчера, Завьялов? А?..

— Ничего не произошло, — глубоко вздохнул Федор, теребя пальцами низ курточки.

— Так! — протянул офицер. — Значит, говоришь, ничего? По-твоему, курение анаши в колонии — это ничего, пустяк? Тогда что же для тебя не является пустяком, а?

Федор молчал. Да и что он мог ответить этому человеку, который почему-то напоминал ему оловянного солдатика из детских сказок.

— Будешь отвечать или в молчанку поиграем? — Офицер продолжал расхаживать по камере, высоко поднимая ноги, как бы боясь выпачкать сапоги. — Ты, Завьялов, не к тетке на блины приехал. Ты совершил тяжелое преступление, и тебе, ох как долго, придется смывать кровь со своих рук… Человека на всю жизнь калекой сделал.

— Мне нечего смывать, — перебил офицера Федор. — И тетки у меня нет и отца тоже — нет… Кончайте этот разговор. Назначайте что положено, и с концами.

— С концами, говоришь? Нет, Завьялов. Ты еще перед отделением каяться будешь, а уж потом поставим точку.

— Не буду каяться. Не дождетесь… — Федору показалось, что он летит в пропасть. Предательский ком вдруг сдавил ему горло. «Только бы не расплакаться перед этим „оловянным“», — мелькнула мысль.

— Ну-ну, Завьялов. Смотри у меня. Не таких в бараний рог сгибали. — Сизов постучал в дверь. Ему открыли. Он еще раз произнес свое «ну-ну» и вышел, поскрипывая сапогами, из камеры.

Воспитатели колоний для несовершеннолетних во многих случаях свою работу исполняют формально; нередко стремятся даже подражать заключенным под стражу подросткам, употребляют их жаргон, опускаются до вымогательства и поборов. Вспоминаются слова А. В. Луначарского: «Всякое уродство моральное, всякое уродство характера в педагоге является ядом, которым он заражает воспитуемых». (См.: А. В. Луначарский. «Открытие педагогического института». Пг., 1919, с. 11).

Федор отсидел в ДИЗО отпущенные ему пятнадцать суток. И вновь первым, кто подошел к нему в день освобождения из изолятора, был Паук.

— Привет, землячок. Ну, теперь ты наш с ног до головы. — Паук рассмеялся довольно, обнажив свои редкие, выпирающие наружу верхние зубы. — И пусть бугры [1] Бугры (жарг.) — бригадиры. не надеются, что ты станешь общественником. Не так ли, Федор?

— Погоди, Паук. Тошно мне.

— Так это поправимо. Вечером подогреем тебя. Отметим, так сказать, боевое крещение.

— Не надо, Паук. Раз уже отметили. — Федор кивнул ему и медленно направился в жилой корпус.

— Ну, как знаешь, — крикнул вслед ему Паук. — Приходи, мы ждем.

Но прежнего дружелюбия в его голосе уже не было.

С того дня Федор, сам того не сознавая, избегал компании Паука. Он замкнулся в себе. Не раз подходили к нему бригадиры, не раз вызывал на беседу начальник отряда и воспитатель отделения, но все напрасно — душа Федора не откликалась на их призывы. И работал он с безразличием, еле вытягивая норму. Поручения в отряде выполнять отказался, на дежурство по отделению не являлся. На этой «ничейной» позиции он и продержался до своего совершеннолетия…

Наступил день, когда объявили, что следующим этапом его отправят в исправительно-трудовую колонию усиленного режима, в которой, по приговору суда, содержались взрослые преступники, осужденные впервые. Еще полгода назад уехали в эту колонию Паук и несколько человек из его окружения, которым исполнилось восемнадцать лет.

Статья 77 Исправительно-трудового кодекса РСФСР.

Осужденные, достигшие восемнадцатилетнего возраста, переводятся из воспитательно-трудовой колонии для дальнейшего отбывания наказания в исправительно-трудовую колонию общего или усиленного режима в зависимости от степени общественной опасности совершенного преступления, числа судимостей, личности и поведения осужденного…

Федор и сам не понимал, почему он уезжает легко. Его не пугала тюрьма для взрослых и связанные с нею новые трудности на его пути. А то, что они будут, у него не вызывало сомнений. И преодолевать их придется, вероятно, самому. В колонии для несовершеннолетних преступников он не встретил человека, который бы искренне хотел ему помочь. Правда, был Паук, были его приятели. Но что-то еще неосознанное подорвало веру в них, побудило Завьялова подсознательно противиться им. И постепенно у него закрадывалась мысль, что добрых-то людей в жизни и нет. А если они и встречаются где, так только на книжных и газетных страницах и киноэкране. Иногда на них можно посмотреть по телевизору. А встретить?..

— Выходить по одному! — прозвучала резкая команда начальника войскового конвоя. — Руки за спину!

Ехавшие от вокзала в небольшом боксе «воронка» несколько бывших малолеток, среди которых находился и Федор, буквально вывалились полусогнутые на землю из машины, не чувствуя ни рук, ни ног. Еще через час за ними захлопнулась дверь этапной камеры.

— Куда это ты их загнал к «строгачам»? — крикнул дежурный по этажу надзирателю, закрывающему дверь.

— Пущай привыкають к ентому ражиму. Все одно там будуть, — огрызнулся тот.

Надзиратель сознательно поместил подростков в камеру с преступниками-рецидивистами, что официально запрещено. Но в жизни тюремной бывает и не такое… Но об этом никто не знает. Не дают информации тюремные стены, заборы и проволочное заграждение.

Новенькие робко вошли в большую камеру. Тот, кто не находился в этапной камере, весьма смутно может представить ее себе. Тяжелый, спертый воздух, настоенный на неповторимом синтезе запахов параши, человеческого пота, нестиранной одежды и табачного дыма, подобно британскому смогу, висел над людьми, прижимая их к нарам.