В Хижняк - Конец черного лета

— Верно, пахан. Верно…

Откуда-то появились карты. Федор уже хорошо знал, что и водка, и курение анаши, и карты являются грубейшим нарушением режима в колонии. За это осужденных по справедливости строго карали. Мало кто из осужденных мог даже помышлять об этих «прелестях»: они были труднодоступными. К тому же многие заключенные действительно становились на путь исправления, соблюдая лагерный режим. Но в мире Паука и ему подобных «жуликов» и «пацанов», как называют здесь полностью уклоняющихся от общественной работы и нередко нарушающих установленные порядки заключенных, любое запретное действие считалось нормой. А наказанных администрацией почитали в этой среде чуть ли не героями, пострадавшими за воровское дело. А поэтому временами успешными были их попытки привлечь на свою сторону других осужденных, особенно из новичков, молодых, привить им свое миропонимание, отвлечь от порой нелегкого, но неуклонного процесса исправления. Подспудная борьба шла каждодневно, ежечасно.

Когда на столе появились карты, Паук, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил:

— Ну что, сбацаем? Можно не на бабки, можно под интерес.

— Давай под интерес, — предложил Шаланда.

— Ты будешь? — обратился Паук к Федору.

— Сегодня погляжу.

— Ну давай, гляди.

Проигрался Шаланда. Он сидел с виноватой физиономией, заглядывая Пауку в глаза, ожидая его решения. Он знал Паука и предполагал, что задание будет каверзным и опасным.

— Так, подобьем баланс. Шаланда проиграл все партии. Какое задание ему дадим? А? — Паук обвел вопрошающим взглядом присутствующих. Но они молчали, ожидая, что решит их главарь.

— Так вот, Шаланда. Ты этого ушастого козла знаешь?

— Стукача оперчасти?

— Его самого. — Паук сделал паузу, в упор глядя на угреватое лицо собеседника. — Подойдешь к нему завтра. Чего-нибудь ляпни, а потом, когда он начнет возникать, дашь ему в кость. Усек?

Шаланда на мгновение задумался.

— Завтра можно.

Он встал, потянулся.

— Сегодня нельзя. Сегодня я вмазанный.

— Вот и я говорю, что завтра, — буркнул Паук.

Разошлись тихо. Федор лег спать, уверенный в том, что в эту ночь за ним не придут. Утром он встал по подъему, за что-то обругал дневального. На работу не пошел и до конца смены они с Пауком слонялись по чужим баракам. В одном из них задержались — распивали «чифир» в семье Зверя. Но кайф был прерван: прибежал шнырь Паука и сообщил, что Шаланду забрали в ПКТ [10] ПКТ — помещение камерного типа в ИТУ. .

Статья 35 Исправительно-трудового кодекса РСФСР.

К лицам, лишенным свободы, если они оказывают физическое сопротивление работникам исправительно-трудовых учреждений, проявляют буйство или совершают другие насильственные действия, допускаются в целях предотвращения причинения ими вреда окружающим или самим себе применение наручников либо смирительной рубашки…

Статья 54 Исправительно-трудового кодекса РСФСР.

Перевод осужденных, содержащихся в исправительно-трудовых колониях… в помещения камерного типа… производится в случаях безуспешности применения других мер воздействия, а также в случаях злостного нарушения требований режима отбывания наказания. Перевод в помещения камерного типа… одновременно влечет отмену улучшенных условий содержания.

…Досрочный перевод из помещений камерного типа… не допускается, за исключением случаев, когда это необходимо по состоянию здоровья осужденного согласно медицинскому заключению.

…Осужденные, переведенные в исправительно-трудовых колониях… в помещения камерного типа или… в одиночные камеры… работают отдельно от других осужденных.

Во время содержания в карцере, штрафном или дисциплинарном изоляторе осужденным запрещаются свидания, отправка писем, приобретение продуктов питания и предметов первой необходимости, получение посылок, передач и бандеролей, пользование настольными играми и курение. В карцере и в штрафном изоляторе постельные принадлежности не выдаются, водворенные в них осужденные на прогулку не выводятся. Содержание осужденных в карцере одиночное.

— Он разбил голову Ушастому, — рассказал шнырь. — Но тут сбежалось все их кодло, и козла отбили, а Шаланду связали и сдали контролерам.

Паук слушал шныря молча. Видно было, что он готовится принять какое-то решение.

— Так, лед тронулся, господа присяжные заседатели, — уняв взволнованное дребезжание голоса, произнес он, вставая с нар.

— Командовать парадом будешь ты, Федор. Это боевое крещение. Соберешь малолеток и бросишь их к трюму. Пускай наведут шорох. Меня нет, ухожу в подполье. Давай, Федя. Веди пацанов на штурм Бастилии.

Даже спустя много дней Завьялов не мог ответить на вопрос: почему он подчинился Пауку, что руководило им, когда во главе группы молодых ребят он организовал дебош возле здания ПКТ, в клубе и столовой колонии.

На этот вопрос мог ответить, пожалуй, лишь Андрей Гуров, так звали Паука. Впрочем он уже давно забыл свое настоящее имя, его заслонила, упрятала далеко внутрь кличка Паук. И она привилась Гурову: было что-то в ней опасное, хищное, безжалостное, что-то в немалой степени отвечающее и его внутреннему миру, и его повадкам, манере обращения с людьми. Завьялов, сам того не ведая, подчинился его воле, его непререкаемому авторитету, на который еще никто не отважился посягнуть, подчинился той скрытой угрозе, которая исходила от него и не раз приводила в трепет людей с характером покрепче, чем у Федора. Паук хорошо знал вкус этой хоть и неправедной, но все же достаточно прочной власти над себе подобными. В этом он уже убеждался не раз.

Верховодить Гуров привык с ранних лет. Сначала он верхом на пруте гарцевал впереди ватаги подготовишек из соседнего детского сада, приводя их в восторг своим умением на ходу сбивать палкой листья и ветки с фруктовых деревьев. А позже, уже будучи в классе пятом или шестом, с редкими для его возраста упорством и изобретательностью занимался далеко не детскими шалостями.

— Снова твой изобретатель бед натворил, — не раз жаловалась учительница химии классному руководителю Гурова. — Представляешь, сегодня затеял для видимости уборку в лаборатории, а результат — перебиты почти все приборы, колбы и пробирки…

Шло время, и изобретательство Андрея Гурова все чаще выходило за пределы законного поведения.

А ведь никто — ни его мать, красивая, молодая женщина, домохозяйка и кокетка, ни его уже пожилой и несимпатичный отец, всегда озабоченный институтскими делами, крупный научный работник, ни их многочисленные знакомые, среди которых почему-то преобладали молодые люди с хорошими манерами и дурными наклонностями — никто не мог бы и предполагать, что «милый и забавный» Андрейчик, этот «смышленый шалунишка», станет в скорости опаснейшим нарушителем законов, причем в немалой степени из-за попустительства именно «добрых» родителей и этих же самых их друзей.