В Хижняк - Конец черного лета

— Как мне все это было по душе, — продолжал Федор, — отвечало моим собственным взглядом и чувствам, хотя и вызывало понятное недоумение. Я ведь хорошо знал цену пресловутой зековской солидарности, которая может проявляться в чем угодно, только не в хороших делах. Не помочь человеку, когда он нуждается в помощи, не заступиться за слабого — там за это многие недорого возьмут… А уж если солидарны, то исключительно лишь в действиях, мягко говоря, неблаговидных, в каких-нибудь шумных и крикливых компаниях типа «даешь кильку» или «бей в чугун, пассажиры, жратву задерживают», а то и похуже, как у нас было — решили вдруг часть книг в библиотеке сжечь… В общем, хорошего не так уж и много. Но вот этот, как вы говорите, фено… фоно…

— Феномен, ты хочешь сказать? Да, пожалуй феномен антизависти.

— Вот-вот, так, кажется, называется редкое явление вообще, да? Мне и пришлось с подобным столкнуться тогда. Помню, как я был удивлен, когда случайно услышал оброненную закоренелым жуликом фразу в адрес щуплого долговязого паренька, прижавшегося к стенке: «Скажи спасибо, что скоро освобождаешься, крысенок, а то бы мы тебе устроили оборотку». Это почти магическое «скоро освобождаешься» действует на всех безотказно. Даже прощают нередко то, чего в другое время никогда бы не простили.

— Вероятно, Федор, так сразу этого не объяснишь, — Нечаев задумчиво откинулся на спинку стула. — Что-то в этом хорошее, конечно, есть. Может быть, при мысли об освобождении в каждом проявляются его лучшие человеческие качества, скорее даже просыпаются, — а то, что они есть и просто до поры до времени дремлют в любом человеке, я совершенно уверен. И как учитель, и как брат Ивана Нечаева, — Василий Захарович улыбнулся. — Это же его крест работать с трудными. Хотя, скажу тебе, у нас тут, в тихой «Девице», встречаются школьнички не такие уж легкие да податливые. Сложен человек… Прожил бы я еще одну жизнь, все одно пришлось бы с любым новым воспитанником начинать работать иначе, чем это делал с сотнями других до него, и тоже ведь по-разному с каждым. Да что там говорить… Ты мне лучше расскажи, как нынче молодежь — там, за теми воротами, — к новым знаниям относится, что читает, как и где думает учиться после окончания мытарств, выпавших на ее долю за содеянное…

Повышению эффективности перевоспитания преступников отнюдь не способствует их образ жизни в местах лишения свободы, отвратительный статус осужденного.

Чего стоят нагрудные «бирки» с указанием фамилии и номера отряда, грязно-серая верхняя роба и такое же нижнее белье, головные уборы-блины, не сгибающаяся в подъеме кирзовая обувь, уносящая здоровье тысяч зеков, постельное белье, от которого несет могильной сыростью.

На таком «воспитательном» материале далеко не уедешь. Еще больше обозлишь, превратишь впервые споткнувшегося не в союзника власти, а в ее врага. Вот почему гуманизация общества невозможна без гуманизации мест лишения свободы — и для подростков, и для взрослых преступников.

Таким вот был затянувшийся чуть ли не до утра разговор Василия Нечаева и Федора Завьялова, которых разделяла разница в возрасте в долгие четыре десятилетия с лишком, но которые тем не менее были едины в своих чувствах, взглядах на пережитое, в своем истинно человеческом стремлении осмыслить опыт другого, взять из него для себя что-то поистине ценное, нужное.

Снова маленький праздник — письма от Юлии и Евгения Петровича. С интересом, а затем и с волнением читал Федор первое письмо, в котором ему сообщалось, что работа над дипломом идет вовсю, но конца ей не видно, хотя защита не так уж далека. А затем, оставив в стороне дипломатические ухищрения, Юлия спрашивала, можно ли ей приехать к Федору на зимние каникулы. Можно ли? «Да просто необходимо!» Федор даже сначала не поверил своим глазам, все перечитывал эту простенькую, обыденную фразу. Но для него она звучала совсем не обыденно. Впервые Завьялов подумал о любви. Как необычно и хорошо было думать об этом! Любит ли он Юлию или она ему лишь нравится, как может нравиться молодая и, в этом он точно уверен, красивая девушка. Ответа для себя он пока не нашел, но одно знал определенно. С таким человеком, как Юлия, можно долгие и долгие годы идти рядом по жизни, делить радости и печали и быть счастливым. А возможно ли быть полностью счастливым? И много или мало для этого надо? Извечные, но совершенно новые для Завьялова вопросы вызвало это письмо, заставило задуматься о том, о чем он и не помышлял в обозримом будущем задумываться. А вот теперь… Нет, лучше пока не думать обо всем этом, а прочитать, например, письмо Евгения Петровича. Как там он съездил в Болгарию? Все ведь собирался поближе ознакомиться с культурой и архитектурой братской славянской страны. Да, кажется-таки, побывал там. Вот пишет: «Несколько месяцев пробыл я в Болгарии…»

Прибежавший Дранов сказал лишь два слова: «Малюгин зовет», и Федор уже садился за руль своего «Москвича». Что могло в такую рань понадобиться директору? Правда, Федор давненько его не видел, пожалуй, со дня того памятного партсобрания, на котором Малюгин открылся перед ним другой своей стороной — умением достойно воспринимать критику и правильно реагировать на нее. Что ж, это ему только плюс, не каждый, вероятно, способен на такое, тем более — властный и уверенный в себе руководитель. Но зачем, однако, Федор понадобился ему сегодня? Может, это какой-то сигнал оттуда, из областного центра? И время открытой борьбы пришло! Хорошо бы получить сейчас поддержку у Малюгина, крутого и принципиального. И тогда несдобровать любым расхитителям, кем бы они ни оказались…

В кабинете у директора никого не было.

И Малюгина тоже. А на маленьком столике, приставленном к столу-мамонту, не переставая, звонил телефон. «Что-то случилось», — подумал. Федор. Но нет, кажется, все в порядке. Вот и Малюгин — вошел стремительно, с улыбкой протянул обе руки раннему посетителю.

— Садись, Завьялов, садись. Дело есть. Небольшое, но срочное. «Интересно, подойдет к сейфу за рюмками или нет? Если подойдет, значит — в хорошем настроении, и я ошибся насчет сигнала „оттуда“», — подумал Федор. А Малюгин уже орудовал набором ключей. «Подошел, — разочарованно вздохнул Федор, — придется еще ждать».

— Так вот, мне срочно надо дать ответ строителям, — Малюгин налил по рюмке коньяку и спрятал бутылку в сейф. — Понимаешь, хочу заполучить твое согласие — быть как бы двойным кладовщиком.

— Простите, Сергей Николаевич, но я ничегошеньки не понимаю.

— Конечно, не понимаешь. Я ведь еще не сказал тебе, что хочу до зимы построить склад для новой продукции консервного цеха, чтобы не мешалась она, так сказать, с дарами полей и садов, а хранилась отдельно. Будет, думаю, всем удобнее, и в старом складе просторнее станет. Только вот ставки второго кладовщика у меня пока нет. Как, согласишься до времени потрудиться на двух объектах? Мы это, разумеется, учтем…