В Хижняк - Конец черного лета

Назавтра, отпросившись у Дранова на полдня якобы по делам, связанным со своей будущей квартирой, Федор ранним утром мчался на «Москвиче» в областной центр. Сначала он думал обратиться в прокуратуру, но потом, вспомнив по дороге, что в управлениях внутренних дел есть отделы по борьбе с хищениями социалистической собственности, решил все же пойти именно туда.

С двойственным чувством входил он в приземистое серо-желтое здание. Но быстро поборов в себе робость и отбросив нахлынувшие вдруг на него воспоминания о недалеком прошлом, Завьялов уверенно подошел к высокой узкой двери, на которой висели таблички с фамилиями людей, очень нужных ему сейчас. И вошел. Довольно молодой человек спортивного вида предложил ему сесть, а сам снял телефонную трубку и набрал номер.

— Алло, — голос у него оказался густым, низким. — Степаныч, вы не забыли проверить для меня ту бумажку? — В трубке спросили: «Какую именно?» — Молодой человек посмотрел на Федора, заерзал на стуле. — Ну, ту, накладную… На экспертизу послана вам. С яблоками связано…

В комнату вошел высокий средних лет человек в темно-синем костюме.

— Вовремя зашли, Павел Алексеевич, сейчас все будет готово. Что-нибудь интересное есть?

— Хитрый он чертовски, крутит все… ни слова правды. Одно знаю достоверно: все эти тонны — из пальметных садов, так они называются. В области их немало, но эти должны быть особенно обширными и…

К этому разговору Федор демонстративно не прислушивался — он отвернулся к окну, затем стал внимательно рассматривать плакат, висевший на стене. При упоминании о пальметных садах он вздрогнул и поднялся со стула.

— Извините. Вот, подумал, что у нас в совхозе тоже… пальметные сады есть…

— Так-так, любопытно, — Павел Алексеевич подошел поближе.

— А где это — у вас?

— В совхозном поселке «Девица». Директором там Малюгин. Может, знаете?

— Собственно говоря, а по какому делу к нам пожаловали, товарищ? — Павел Алексеевич уже сидел за своим столом и с вежливым интересом смотрел на Федора.

И Завьялов рассказал все. Начал он с того дня, когда впервые пришел на склад, а закончил свой рассказ описанием тех ощущений, которые вызвала у него вчерашняя нежданная и скорая ревизия. Вот только результатов ее он, к сожалению, не знает.

— Очень интересно. Значит, и акта вы никакого не подписывали. — Молодой человек поднялся из-за стола, подошел к сейфу и вынул из его глубин тонкую серую папку. Тут же полистал несколько подшитых в ней бумаг, остановив свой взгляд на одной из них, найдя, вероятно, то, что искал. Казалось, он забыл о присутствующих. Но вот папка водворена на место, сейф закрыт, и Федор слышит слова, обращенные к нему:

— Скажите, товарищ Завьялов, а не хранились ли у вас на складе яблоки из пальметных садов, — слово «пальметных» хозяин кабинета явно выделил интонацией.

— Конечно же, хранились. И хранятся сейчас — десятки тонн.

— Теперь вопрос несколько иного плана, — Павел Алексеевич подошел к Федору. — Устанавливалась ли новая полуавтоматическая линия на производстве? Мы, конечно, сами можем легко установить подобный факт, но поскольку вы уже здесь…

С удивлением припомнил Завьялов, что совсем ведь недавно полуавтоматическую линию установили в их консервном цехе и что она была предметом особой гордости Малюгина. Да и сам он, разумеется, был рад такой хорошей новинке. Но причем здесь яблоки? И пальметные сады? И то, что плоды их хранятся у него на складе? А откуда, например, они могли знать, что он никакого документа после ревизии не подписывал? Угадали просто или за этим тоже что-то скрывается?

Федор кивнул.

— Установлена. В консервном цехе.

— Мы надеемся на вашу помощь. — Павел Алексеевич подал Федору руку. — Сумеете?

Да, он сумеет, обязательно. Только так и стоит жить — он убедился в этом и за последние два года, проведенных вдалеке отсюда, и за те несколько месяцев, что он дышал свободой. Тихий омут не для него, и он не создан для никчемного прозябания «для себя», где-то с краю этой жизни, такой широкой и разнообразной. Разве сравнить ее с тем недобрым семилетием? Правда, и оно его многому научило, исподволь подготовило — к полноценной жизни среди людей и для людей. Теперь он, кажется, по-настоящему понял — это главное. Так стоит ли еще сомневаться в том, прав ты или нет, если, разоблачая кого-то одного или нескольких, ты делаешь в то же время добро для многих других, для большинства… И если Федор входил в это приземистое серо-желтое здание с двойственным чувством, то выходил он оттуда с единственным: совесть ею теперь чиста.

Объявление, вывешенное на стене возле совхозного клуба, гласило: «Сегодня в 17 часов состоится открытое партийное собрание с повесткой дня: О предварительных итогах сельскохозяйственного года и задачах коммунистов совхоза на ближайший период». Но Завьялов узнал об этом еще три дня назад, когда к нему подошел Матвей Залыгин, возглавлявший партийную организацию хозяйства. Был он если и старше Федора, то на самую малость, а вот авторитетом пользовался большим, и уважением тоже, причем не только в совхозе, но и в поселке.

Говорили, что еще в школе он увлекался цирковым искусством, даже пробовал выступать в какой-то труппе — с дрессированными птицами и морскими свинками. Но затем оставил это занятие и поступил в институт, правда, близкий чем-то его былому увлечению — зооветеринарный. А после его окончания — лет пять тому назад — прибыл в совхоз, сменив на хлопотном посту ветлекаря, семидесятилетнего «барона Феликса», как звали все здесь старого коровьего врача Мальчевского. Рассказывают, что в действительности был он когда-то графом, но еще в молодости, назло своему семейству, решил посвятить себя сельскому труду и в течение многих десятилетий лечил коров и свиней, помогая дельными советами специалистам других отраслей хозяйства. Но даже и двужильный «барон» в какой-то момент не вынес груза лет и удалился на покой, оставив своих подопечных тому, кто сменит его, в безупречном состоянии. А наследником его как раз и стал Матвей Залыгин. Односельчанам он сразу же понравился: своих порядков не стал с ходу заводить, как это принято нередко у молодых да ранних, часто его видели на фермах вместе с Мальчевским — стало быть, человек совета просил, опыт чужой уважал. И так же, как старый врач, Залыгин знал толк не только в своей ветеринарии — видать, не зря место в институте занимал, в отличие, к примеру, от Настьки Чулковой, продавщицы хлебного магазина, которая окончила точно такой же институт, но дальше прилавка так и не пошла. В общем, уважали его и верили ему. А завоевать доверие «Девицы» не так-то просто…

Федор заверил Матвея, что, конечно, придет. И вот сегодня он присутствует на партийном собрании — впервые в жизни, даже чуть взволнован, хотя он приглашен сюда «послушать, что люди говорят». До начала остается несколько минут, а зал клуба почти пуст, лишь в задних рядах, недалеко от Федора, о чем-то тихо переговариваются два пожилых механизатора. Собрались все вдруг сразу, дружно, один за другим, будто и не покидали пределов помещения, а только вышли посоветоваться или накоротке перекурить. На председательском месте, за длинным столом на сцене Федор увидел Матвея Залыгина, но вскоре тот уступил место миловидной тете Паше, как звали в поселке лучшую птичницу Нефедову. И она повела собрание уверенно, звонко, даже как-то весело. А через несколько минут объявила: