В Хижняк - Конец черного лета

Несколько месяцев провел я в тюремных лазаретах, а затем был осужден к двадцати пяти годам лишения свободы. Что же, в том моем положении это еще было большим счастьем… Я даже не пытался обжаловать приговор. Не знаю теперь, сколько времени находился бы в Баранихе, если бы судьба через восемь лет не послала мне ангела-избавителя.

Все эти годы меня разыскивала Марта, которая жила в ГДР. Там же в демократической Германии был осужден за преступления против человечности и отбывал длительное тюремное заключение бывший оберштурмбанфюрер Файн. Но только через восемь лет он передал властям свои показания, в которых раскрыл некоторые доселе неизвестные факты из своей биографии, а также рассказал о фальсификации гестаповских протоколов в далеком русском городе и о моем оговоре. Одновременно Файн сообщил, что штурмфюрер Федулов был оставлен в Советском Союзе для «проведения и постепенного наращивания разведывательной деятельности».

Восемь лет лагерной жизни отнюдь не способствовали улучшению моего здоровья. Понадобилось немало времени, чтобы хоть как-то восстановить его. И я решил поехать куда-нибудь подальше от родных мест, пожить в тишине и покое, среди незнакомых, но добрых людей. Поселок «Девица» стал местом моего постоянного жительства. Как здесь тихо, я бы даже сказал, благостно, покойно. Надеюсь, так оно и будет.

Нечаев не одинок в своей драматической судьбе. Тысячи бывших подпольщиков и партизан в силу целого ряда, от них независящих обязательств, оказались в подобном положении. Не все вернулись в родные края, так и не дождавшись реабилитации.

Имена многих из них и сегодня не числятся в списках патриотов своей страны. Нет еще, к сожалению, памятника жертвам репрессий, все еще робки попытки увековечить память мертвых и воздать должное оставшимся в живых жертвам сталинского режима.

Федор закрыл тетрадь. Каким же несущественным показалось ему свое пережитое в сравнении с тем, что выпало Нечаеву. Какой мерой можно определить, с какой вершины можно увидеть высоту душевного подвига? Это не то, что в огонь, например, броситься — хоть и страшно, и опасно, но все же одномоментно, или с голыми руками заступить дорогу вооруженному бандиту, на что, конечно, тоже требуется и выдержка, и отвага. На эти импульсивные движения души и тела способно, пожалуй, не так уж и мало людей, подумалось Федору. Но вот ежедневно, ежечасно гореть, как в огне, быть в постоянном напряжении борьбы со смертельной опасностью и к тому же уметь всецело подчинять себя этой борьбе, — здесь одной отваги мало. И снова Федор вернулся к своей первой и такой верной мысли: мало ты еще прожил, мало сделал полезного, нужного окружающим, — и твои волнения, заботы и некоторые, быть может, хорошие деяния являются лишь началом, вступлением в большую жизнь. Такую, например, какой она была у Василия Захаровича. Какой же она будет у тебя, Завьялов?

Прошло еще несколько дней. Неожиданно куда-то уехал Василий Захарович. Через Дашеньку он передал, что в поездке задержится. Сама же она, сообщая Федору об этом, удивленно сказала:

— Такого еще с дедушкой никогда не было. Он всегда-всегда был дома. А уехал какой-то задумчивый…

Вернулся Нечаев на третий день. Он буквально преобразился за время отсутствия: в его движениях появилась уверенность, а в голосе — твердость и необычные для него категорические нотки.

— Ну, теперь мы повоюем, — решительно заявил он ничего не понимающему Федору.

— Пожалуйста, объясните вначале, что случилось? — Федор был действительно озадачен и крайне удивлен этой внезапной переменой.

Впрочем одновременно все это казалось ему и смешным до невозможности, он еле сдерживал себя, чтобы не рассмеяться. Нечаев напоминал ему сейчас Дон-Кихота, виденного в иллюстрированном собрании сочинений великого испанца. Еще бы бородку клинышком и длинную пику наперевес…

— Я был в управлении государственной безопасности!..

— Государственной безопасности? А это еще зачем? — Федор был в полном недоумении.

— Ну, во-первых, потому, что в этом учреждении меня знают. Но, пожалуй, не это главное. У меня тут возникли некоторые подозрения, вернее, возникли они давно, а вот кое-какое подтверждение им я получил лишь недавно. Не скрою, твой пример, твоя принципиальная позиция по некоторым важным вопросам подстегнули меня впервые за много лет к каким-то конкретным действиям, к гражданской активности, что ли. И еще, Федор, во мне проснулся, я бы даже сказал взбунтовался, старый разведчик.

Завьялов вопросительно посмотрел на Василия Захаровича. В ответ на его немое удивление тот невозмутимо продолжал:

— Так вот, он как бы подсказывал, советовал мне: рано, Нечаев, в стороне оставаться. И, конечно же, он был прав. Я слишком много пережил, Федор. Не говорю уже о годах войны, подпольной работы. Меня выбило из седла, на длительное время лишило внутреннего равновесия и способности вообще что-либо предпринимать необоснованное обвинение в измене. А в трудные годы, последовавшие вслед за этим, я растерял себя полностью. И вот только теперь, возможно, по-настоящему понял, что был неправ. Хочу я сейчас, Федор, приоткрыть для тебя завесу над одной тайной, в существование которой сам боялся поверить.

Федор, сидевший до этого в глубокой задумчивости, поднял голову и увидел в глазах Василия Захаровича блестки радости и надежды, которые обычно появляются у людей, выздоравливающих после тяжелой болезни, людей, победивших смертельный недуг. «Что же это за тайна, от которой самому делается страшно?» — подумал Федор, ожидая продолжения рассказа. Василий Захарович снова понизил голос:

— Со мной в гестапо работал один из русских, некий Федулов, Николай Федулов. Он был у гитлеровцев на военной службе и имел чин штурмфюрера. Так вот, этот Федулов был удивительным образом похож, на человека, которого ты тоже теперь знаешь, Федор. Похож — это даже не то слово. Как две капли воды…

В дверь дома громко постучали. От неожиданности они оба вздрогнули и на секунду замерли в недоумении. Первым пришел в себя Федор:

— Я пойду, открою, Василий Захарович. — Нет-нет, — Нечаев поднялся с табурета. — Пойдем вместе. Кто же это может быть в такой поздний час?

Но волнения их были напрасными. Извинившись за позднее вторжение, совхозный счетовод Петр Акимов, грузный молодой человек с добродушной улыбкой сообщил Федору:

— Встретил я еще засветло Дранова, который мне и сказал: «Петя, будешь вечером идти домой, заскочи по дороге к нашему кладовщику и передай ему вот этот пакет». Вот я и передаю. Просили тебя придти завтра на работу раньше обычного на час, приедет детдомовская машина из области, фруктов и компотов для ребятишек взять. Извините еще раз.