В Хижняк - Конец черного лета

Подтвердив свое полное согласие со Звягинцевым, я попросил его никому не рассказывать о нашем сегодняшнем разговоре и о моем назначении. Он тоже считал, что в целях конспирации так будет лучше. (Забегу вперед и скажу, что это решение в дальнейшем обернулось против меня и сыграло трагическую роль в моей жизни.)

На следующий день ровно в восемь я вошел в кабинет Файна. Пришлось-таки выкрикнуть «хайль», приветствуя его. Но сегодня он ответил небрежно и вяло. «Что с ним?» — подумал я. А в это время Файн, склонившись над картой, которая лежала на длинном приставном столе, казалось, дремал. Когда я подошел к столу, он медленно поднял голову и посмотрел на меня. По его опухшим векам, красным глазам и заметно осунувшемуся лицу я понял, что гестаповец всю ночь не спал.

— Что-нибудь случилось, герр штурмбанфюрер? — спросил я скорее из вежливости, чем из любопытства или сочувствия. И мне показалось, что Файн это понял. Он недовольно поморщился и с грубоватой иронией произнес:

— О нет, черт меня подери. Если не считать того, что из лагеря в плавни к партизанам бежало тринадцать красноармейцев во главе с комиссаром, все остальное просто великолепно.

— И вам жаль этот мусор? — спросил я, разглядывая картину «Пир весталок», висевшую не так уж далеко от портрета фюрера. Файн, видимо, был тривиален в своих вкусах, но весьма оригинален в их проявлении.

— Не разыгрывайте из себя простака, Гейнц. Почти полтора десятка красноармейцев с комиссаром. Вооружите их, и они покажут вам, как это говорят русские, «кузькину мать». Не так ли?

— А куда они сбежали?

— К партизанам, черт меня подери, я уже второй раз вам об этом втолковываю. В плавни! Вы представляете, Гейнц, что такое плавни?

— Очень слабо. Вернее, почти не представляю.

— Жаль. — Файн как-то странно посмотрел на меня. Только позже я понял, чем это было вызвано. И продолжал:

— Если в лесу партизан трудно обнаружить, то в плавнях это почти невозможно. Здесь они себя еще увереннее чувствуют. Сотни километров зарослей и воды. Никакая техника не пройдет, и с воздуха ни черта не увидишь, — Файн добавил более выразительное ругательство.

— Знаю только одно, — спокойно ответил я, — какой-то выход будет найден.

— Вот этим-то, Гейнц, вы и займетесь.

…А еще через несколько дней я в разгар очередной беседы с Файном, причем как бы невзначай, предложил ему отправить в плавни к партизанам группу наших агентов.

— Может, вы еще предложите отправить туда роту эсэсовцев, переодетых в красноармейскую форму? — мрачно спросил он и кинул на меня абсолютно безразличный взгляд своих белесых глаз, всегда казавшихся мне замороженными.

— Я отнюдь не шучу, герр штурмбанфюрер. Да и вам сейчас, извините за прямолинейность, не до юмора. А план мой прост: мы перебрасываем в лагерь военнопленных еще одну группу русских, а вместе с ними необходимое количество наших агентов из спецшколы — благо, там их сейчас готовят неплохо. Затем они же и начнут готовить побег. Естественно, найдутся и другие добровольцы, в том числе, как вы изволили выражаться, и комиссары. Ну и пусть бегут. Поначалу таких будет немного. Зато в плавнях у нас появится своя агентура. А если подобрать людей надежных, умелых, то можно эти плавни взорвать изнутри.

На лице Файна выступили розовые пятна, он лихорадочно барабанил пальцами по столу, пытаясь найти в предложенном ему плане уязвимые места. Вероятно, он задавал себе неприятный вопрос: почему к нему самому не пришла эта в сущности не новая мысль. Наконец он нашел какое-то возражение и поспешил его высказать.

— Вряд ли это осуществимо. Без руководства и связи с нами эти люди обречены на бездействие в лучшем случае. А в худшем…

— Почему без руководства? Направлять действия группы на месте должен человек, которому можно полностью доверять. — Сделав деликатную паузу, я, запинаясь, произнес: Если бы не мое… ссыльное прошлое… В общем, я могу предложить свои услуги и готов выполнить это задание.

Но Файн резко воспротивился:

— Вас посылать нельзя — могут опознать.

И тогда я решился:

— Ну, а как вы смотрите на кандидатуру господина Федулова? Он ведь совсем недавно прибыл в город, и его никто не знает…

Это была, конечно, заведомая неправда, потому что в подполье уже знали о существовании Федулова и его прибытии сюда. За это время о нем были наведены и некоторые справки. Я видел, чувствовал, что моя мысль пришлась Файну по вкусу. И его можно было понять: гитлеровец, видимо, подозревал, и не без оснований, что Федулов, которому действительно полностью доверяли, прислан для слежки за ним, Файном, и поэтому, естественно, ждал подходящего случая, чтобы избавиться от этой опеки.

Файн неожиданно поднялся.

— О вашем предложении я сообщу группенфюреру Цаху. Решение этого вопроса — в его компетенции.

Через несколько дней я встретил Федулова, когда он выходил из здания гестапо. Был он в гражданской форме. Не подавая мне руки, что он делал обычно, он на мгновение остановился и процедил:

— Цыплят по осени считают, Гейнц…

Тогда я еще не представлял, какого врага нашел в лице Федулова.

Не без труда встретившись в очередной раз со Звягинцевым, я узнал: военная подпольная организация лагеря готова принять «группу Федулова», как теперь ее называли, и организовать ему побег. Причем с таким расчетом, чтобы вместе с ним бежали и люди из его окружения, и несколько наших товарищей, раз уже представилась такая возможность.

— Теперь уже, — сказал мне Звягинцев, — мы будем уверены, что Файн впредь не зашлет в плавни других агентов. Успех нынешней акции сделает это просто ненужным.

Авторитет секретаря горкома был настолько велик, что мне и в голову не пришло подвергать сомнению его выводы. Никто из нас двоих в этот момент не подозревал о допущенной роковой ошибке.

— Поздравляю, Гейнц! — штурмбанфюрер восторженно — и на этот раз искренне — встретил меня у входа в свой кабинет. — Получено первое донесение от Федулова. Вы понимаете, какой это успех? — Файн энергично потряс в воздухе рукой и продолжал: — Операция прошла чисто, как мы и планировали. (Это он-то планировал… Я еле сдержал улыбку.)

— Но представьте себе, этого Федулова при побеге слегка подстрелили, хе-хе (чему он радуется? — ведь его же агента). А к партизанам несли его на руках. Как говорят русские, не было несчастья, да счастье помешало, или что-то в этом роде, да? И куда его ранили, как вы думаете, Гейнц?

— Понятия не имею, герр штурмбанфюрер.

— Именно в то самое место, где спина теряет свое благозвучное название. Ха-ха-ха. — Не мог скрыть улыбки и я. Пришлось даже посмеяться, чтобы поддержать шефа. Посмеявшись вдоволь, Файн принял обычное выражение лица и вполголоса сказал: — Федулов сообщает, что недоверия к себе не чувствует, хотя проверку прошел неоднократную. — Он внимательно посмотрел на меня, что-то еще хотел добавить по этому поводу, но передумал и продолжал уже более строго: — Мы запросили у агента дислокацию партизанских подразделений. Люфтваффе разбомбят плавни. Гейнц, вам это понятно? — Он снова повеселел. — За проведение этой операции вы награждены крестом, а мне присвоено очередное звание.