В Хижняк - Конец черного лета

— А как же ты, Марта?

— Я всегда успею исчезнуть.

Мы даже не предполагали, насколько близки были к истине. Как потом стало известно, связник Файна вернулся еще накануне, и о моей настоящей роли в местном отделении гестапо уже знал его шеф группенфюрер Цах. Не предполагал я и того, что еще вчера, когда я ездил к рыбакам, за мной велась искуснейшая слежка. После моего отъезда Звягинцев и старый рыбак были схвачены. Их долго и жестоко истязали там же, в рыбацком домике. Жена рыбака не в силах была перенести страшную картину допроса мужа и назвала гестаповцам еще несколько адресов подпольщиков.

Не знал я всего этого, когда выжимал из своего «оппеля» последние силы. Но вот я обнаружил преследование. Мне и раньше казалось странным, что меня не остановили ни на одном контрольном пункте. Теперь я понял: Файн посчитал, что я направляюсь на явочную квартиру, и не мешал мне. Вот и хорошо, что не мешали, господин оберштурмбанфюрер, я вам премного благодарен. А пока… «Пока». Сразу же за крутым поворотом я развернул машину, поставил ее поперек дороги, а сам с откоса скатился вниз в камыш. Здесь уже начинались плавни. Под ногами у меня зачавкала трясина, сапоги сразу же намокли. А там, наверху, что-то громыхнуло, брызнуло пламя, — это, наверное, машина преследователей врезалась в мою. Счастливо, Файн!..

Начался сильный дождь. Не прошел я и двухсот метров, как меня остановил дозор. Я тут же назвал пароль (на случай моего ухода в плавни паролем служила фраза: «Проводите меня к Садко»). А еще через час я пил горячий чай в штабной партизанской землянке. Командир партизанского соединения удивил меня своим небольшим ростом, какой-то щуплостью, большими очками в роговой оправе. Но за этими очками я увидел такой проницательный взгляд серо-голубых глаз, такую непреклонную волю и готовность к борьбе, что сразу же понял — этот человек на своем месте.

А он уже улыбался мне, расспрашивал о том, о сем, задал несколько, как я понял, проверочных вопросов, что было вполне естественно, ибо меня здесь знали только по паролю. В общем, знакомство состоялось. Но вот, не скрою, сердце у меня екнуло: командир распорядился послать за Федуловым. Лицом к лицу с врагом, злобным предателем родины, который сейчас убедится в своей страшной ошибке, увидев меня… Я весь собрался, ждал. Но не суждено мне было увидеть тогда Федулова. Его изворотливость и опыт сослужили ему добрую службу: он сумел бежать из плавней — ночью, в дождь, буквально под водой…

Помню ту пронзительную тишину, которая наступила на мгновенье в землянке, когда вбежавший партизан сообщил об исчезновении пленного. Нарушил ее командир, и голос его был на удивление спокойным:

— Проворонили. Теперь гостей ждать надо. Этот, наверняка, приведет.

Главная дорога в плавни за короткое время была заминирована. И не зря. Уже на следующий день каратели, как саранча, полезли в плавни. Видно, их здорово подстегивали, если они без обычных своих прикидок да шумных разведок сунулись в воду. Несколько сильных взрывов на главной дороге нас порадовали — мины срабатывали безотказно. Но бой продолжался. Местами дело дошло и до рукопашной. В одной из таких буквально в нескольких метрах от себя я увидел Федулова. Он подгонял солдат. И те шли, медленно ступая, почти как высокие зеленые богомолы. Я вскинул свой автомат, но на какую-то долю секунды он опередил меня: огнем ударило мне в руку, оружие выпало. Спасла меня новая атака партизан. Федулов исчез.

Потери были велики с обеих сторон. И все же каратели отступили, уничтожить партизанское соединение им так и не удалось. Не скрою, что я очень был огорчен исходом нашей последней встречи с Федуловым. Оказалось, что он выбрался-таки из плавней, причем совершенно невредимым. А меня тяжело ранил разрывной пулей, и врачи говорят, что моя правая рука будет постепенно сохнуть. Но самое страшное было впереди. Вместе с Файном они составили фиктивные протоколы допроса лейтенанта Нечаева В. З., из которых ясно следовало, что он добровольно и сознательно предал подполье, в том числе и Звягинцева. А что же дальше? Дальше эти протоколы подшиваются в папку, которая остается среди архивных документов, настоящих, якобы брошенных гестаповцами в спешке при уходе из города. А когда пришли наши войска, этот архив был, естественно, сразу обнаружен вместе с проклятой папкой.

…После освобождения города партизанское соединение расформировали. Но еще до этого я узнал, что Файн взял в Германию Марту, полагая, что она была жертвой Гейнца. На этот раз ей пришлось подчиниться. Где ты сейчас, дорогая боевая подруга? Спасибо тебе за бесстрашие и преданность нашему святому делу.

Меня отозвали на работу в городское управление НКВД, где я занимался выявлением бывших немецких военнослужащих, полицейских, сотрудников оккупационных учреждений. Кто же лучше меня мог их знать… Ничего я не знал лишь о Федулове. Если судить по косвенным данным, из города он выбраться не успел, несмотря на всю свою изворотливость и прямо-таки потрясающее везение. Не успел… Об этом свидетельствовала и оставленная гестаповцами значительная часть архива, который готовили к эвакуации Файн и Федулов. А сейчас над этими документами работала особая группа НКВД, прибывшая из Москвы.

Как сейчас помню тот день. Страшный день. В мой кабинет вошли два наших сотрудника и старший офицер.

— Встаньте, Нечаев. К стене лицом, — резко приказал старший офицер. Приказание я выполнил, хотя и растерян был до невозможности. Меня тотчас обыскали, отобрали оружие, документы и вообще все, что обнаружили в карманах, даже сломанную спичку.

Затем по всей форме был произведен обыск в моем столе, в сейфе, были тщательно осмотрены и простуканы стены.

— Объясните же наконец в чем дело? — я не узнал собственного голоса.

— Отставить разговоры, Нечаев. Вы арестованы как изменник родины и враг народа.

Я уже не помню, что говорил, в каком был состоянии после этих слов. Онемел, окаменел, остолбенел — все это равно относилось в этот момент ко мне. Кажется, я пытался крикнуть, вернее, прохрипеть что-то вроде «это ложь, провокация». Но что значили тогда эти слова?..

— Руки за спину, Нечаев, и шагом марш по коридору. За попытку бежать будете расстреляны на месте. — Тон команды старшего офицера был жестким и неумолимым.

Не помню и того, как я шел по коридору, о чем думал в те минуты, не помню. — Направо, Нечаев.

Меня ввели в кабинет начальника управления. Впервые я увидел такое: здесь было не менее десяти офицеров и несколько знакомых мне старшин, которые пользовались не меньшим уважением, чем старшие по чину. Начался перекрестный допрос. Говорить я почти не мог, так как понял наконец, что же происходит: меня обвиняют в выдаче всего городского подполья и в гибели преданного советского патриота, секретаря подпольного горкома партии Звягинцева. Что же я мог говорить в свое оправдание? Передо мной лежали архивы гестапо, в которых было и мое заявление с просьбой принять меня на работу в тайную полицию, и показания о действиях подполья, и, что самое страшное, «добровольно» представленные данные о явочных квартирах, о паролях, о приметах Звягинцева, а также мои расписки о получении денежных сумм от этой проклятой всеми Гехеймс-полицай (тайной полиции). И все это, надо отдать должное Файну, было сделано добротно. Меня парализовало, отнялась и левая рука…