В Хижняк - Конец черного лета

— Чьи «Колхиды»? — управляющий сделал вид, будто ему действительно неизвестно, чьи это машины.

— Да я же тебе звонил и говорил, что имею неучтенные излишки готовой продукции. И ты ответил: «Находи клиентов и сбывай ее… к чертовой матери».

Лицо у Ивана Васильевича вытянулось, посерьезнело.

— Что же я неправильно сказал? — глаза его сузились, в голосе появились неприятные интонации, — нет, я тебе дал хороший совет, да ты, видать, не все слова разобрал. Оприходуй, оформляй и отправляй — вот как я тебе сказал. Надеюсь, помнишь?

— А те три машины яблок, что ты приказал доставить для сотрудников треста, я тоже должен был оформлять?

— Все нужно оформлять, все должно быть учтено, товарищ Малюгин. Совхоз — не ваша вотчина. И мы не позволим…

— Перестань паясничать. Тоже мне, ангел божий, — прохрипел Малюгин и вышел из кабинета, хлопнув дверью.

Какое-то мгновение он стоял на улице возле своей машины. Потом открыл дверцу.

«Что же я так распустился? Да плевать на все… Подумаешь, две машины. Так я их, предположим, отправил рабочим в подарок, пусть даже в обмен на лес. Ничего, черт не выдаст — свинья не съест».

Ему стало немного легче. Теперь бы неплохо в приличном месте перекусить. Малюгинская «Волга» развернулась и медленно поехала по одной из улиц, которую замыкало высокое современное здание с вывеской «Ресторан Эльбрус». Но даже обильный обед, сдобренный немалым количеством «Старорусской», не сумел разогнать мрачные мысли. Малюгин пытался отвлечься, затеял даже какой-то кулинарный спор с официантом, выказав при этом достойную удивления и уважения осведомленность в поварском деле. Но и это не помогло. Нет, сегодня положительно не везет с хорошим настроением, напротив, оно катится под уклон, как тяжело груженная «Колхида» с отказавшими внезапно тормозами. Надо навестить родителя. Он хоть и злобен, но хитер, мудр. Да и не с кем больше поделиться. Приняв это решение, Малюгин немного успокоился, осмотрелся по сторонам, кивнул кому-то из знакомых. В общем, теперь это был прежний Малюгин. Но все мысли сейчас у него были об отце.

…Знает он о нем не так уж и много, но и того, что знает, достаточно, чтобы проникнуться к родителю уважением. Что ни говори, а штурмфюрером все же был, разведчиком, настоящим воякой и мужчиной настоящим тоже — ничего не боялся, смотрел смерти в глаза. Правда, и сам не раз предавал кое-кого смерти, война есть война, тут уже ничего не поделаешь. И судьба у каждого своя — вот ведь стал же русский Федулов немецким разведчиком, гестаповцем стал. Мало ли что бывает — против судьбы не попрешь — вмиг сомнет. У папаши, например, она такой была, а у него, Малюгина, — иной, тоже брыкаться глупо. Куда занесло, кем стал — так тому и быть. И нечего там всякие ярлыки навешивать, словечками ядовитыми, прозвищами обидными кидаться, как это вот уже почти тридцать лет делают по отношению к отцу его — и убийца он, и предатель, и преступник закоренелый, да мало ли еще как человека принизить можно. И успокоиться никак не могут. Все ищут его, нос по ветру держат. А это еще зачем? Живем спокойно, в мире, хлеб, слава богу, есть и кое-что к нему. На кой ляд старик его кому-то нужен? Мстить, верно, хотят. Так судьба и без того ему хорошо отомстила. Скрывается столько лет, мыкается — не жизнь, а страх сплошной, унижение сплошное — своей тени бояться, на каждый стук в дверь остановкой сердца отвечать и людей видеть в последние годы только по телевизору… этого ли мало? Так нет, обязательно «разоблачить» хотят, «обезвредить», «предать народному суду». Да вместо этого многие могли бы у него уму научиться, сметке, храбрости немалой, знаниям разным, в том числе и военным. Правда, бывал коварен он, жесток, беспощаден к людям и, чего греха таить, некоторая злоба до сей поры в нем осталась. Но ведь время-то было какое, куда денешься? В петлю, что ли лезть? Нет, Федулов не мог себе позволить это, не для него такая судьба. Вот и служил новому порядку, как умел и как считал нужным. А теперь за это снова петлю хотят набросить? Не выйдет, родителя постарается уберечь сын.

Кое-что об отце он все-таки знает. Например, вот это: в конце 1943 года Федулов бежал из лагеря немецких военнопленных, в котором он находился не под своей фамилией, к тому же никто здесь и не предполагал, что он гестаповец. В одном из южных городов он устраивается на работу, малозаметную работу, чтобы самому не быть замеченным. Вскоре встречает приглянувшуюся ему женщину, у них рождается сын — будущий Олег Николаевич. Через некоторое время Федулова находит человек, связанный с иностранной разведкой. Кое-какие мелкие услуги Федулова неплохо оплачиваются, хотя он понимает, что это — скорее аванс за будущий его труд. Он бросает жену, оставляет ей сына, с которым она переезжает в другой город. Николай Федулов продолжает «работать», все глубже погрязая в новых неблаговидных делах. Но его неожиданно «законсервировали», оставили в покое, что-то там «у них» случилось. Спустя много лет, будучи уже в преклонном возрасте, Федулов находит сына. А этот, боясь разоблачения отца, помогает Федулову найти в незнакомом для него городе жилье, обосноваться здесь, берет на себя материальную заботу о нем. Но с одним условием. Отец нигде не должен показываться, в основном сидеть дома, «чтобы не влипнуть». И снова идут годы.

— Здравствуй, отец.

— Здравствуй, Олег. Проходи, не маячь на пороге. «Хвоста» не привел за собой? С тебя станет…

— Не привел.

Беседа их затянулась допоздна. Малюгин слышал, как внизу на улице Саша-шофер прогревал мотор «Волги».

— Само по себе задержание двух машин мало о чем говорит, — в который раз успокаивал сына Федулов, греясь у камина, сделанного под старинный, мелкими глотками отпивая коньяк из плоскодонной рюмки. — Трубить сбор нужно лишь тогда, когда обнаружишь слежку. — Он поднял глаза на сына. — Внешнее наблюдение за своим передвижением. Ты понял, Олег?

— Это я понял. Пока ничего не обнаружил.

— Когда именно ты почувствовал опасность?

— Времени прошло немного. Два-три месяца или того меньше. А что?

— За это время кто-либо новый появлялся в совхозе? Устраивался на работу, к примеру?

Малюгин задумался лишь на миг, а потом почувствовал, как начали холодеть у него руки и ноги и на лбу выступили капли пота. Его даже затошнило. «Какой же я болван», — подумал он и более спокойным тоном произнес:

— Кажется, отец, я уже подвешен…

Не успел он окончить фразу, как Федулов резко вскочил, прочь полетела плоскодонная рюмка с недопитым коньяком, звонко ударившись о стенку камина и разлетевшись на десятки осколков. Федулов быстро подошел вплотную к сыну. Он был взбешен, вся его тщательно скрываемая необузданность выплеснулась наружу.