Анурадха Рой - Жизни, которые мы не прожили [litres]

Его глаза в полуденном свете были бесконечно синими. Взгляд накалился, точно пучок лучей, преломившихся через увеличительное стекло и направленный на бумагу, которая вот-вот вспыхнет.

– Календарь – это ерунда. Акула поступила так, как ей велела природа. Сочетание сил, куда более могущественных, чем я, Кося или акула, привело к его смерти. Случилась беда. Беда настолько большая, что ее невозможно ни предвидеть, ни отвратить. Если бы мы умели заглядывать в будущее, возможно, не было бы больше несчастий.

Я никому не рассказал о моем разговоре с мистером Шписом на речном берегу. Не знаю, почему я переломил свою привычку держать все в себе и поговорил с ним, чуть не первым встречным, но в тот день, когда он и я сидели на берегу реки, мир будто сжался на несколько мгновений, и в том скукожившемся мирке я был в безопасности, мог сказать что угодно и получить утешение. Многие годы потом в минуты беспокойства я беседовал с воображаемым мистером Шписом, как будто бы он и в самом деле был рядом – друг, которому я мог довериться. Каким-то непостижимым образом сказанное им в тот полдень выдернуло меня из пучины ужаса, в которой я оказался после истории с Ламбу, хотя еще в течение многих недель, лежа в кровати один, в темноте, я закрывал глаза и видел его исковерканное лицо, напоминавшее подтаявшую восковую маску, на подушке из цветов в носилках, которые слуги должны были донести на плечах к месту сожжения. Голова его продолжала скатываться на правый бок, что бы ни делала раздавленная горем мать Ламбу, с рыданиями стараясь удержать ее в неподвижном положении по центру.

Вчера я сделал перерыв в работе над записями и составил календарь событий. В этом деле мне пришлось полагаться больше на логическое мышление, чем на память. Насколько я могу быть уверен в месяцах и неделях лета 1937 года, Вальтер Шпис и Берил де Зёте приехали в начале мая – к тому времени, как погиб Ламбу, где-то в конце мая – начале июня они уже немного пробыли в городе. Наши летние каникулы должны были вот-вот начаться; мое следующее воспоминание – это те несколько недель, которые мы, как обычно летом, провели в Кумаонских холмах. Я всегда считал дни до поездки, радостное возбуждение росло с каждым квадратиком, который я зачеркивал в календаре. После того как поезд высаживал нас на конечной станции, оставшуюся часть пути приходилось преодолевать верхом на лошадях, останавливаясь на ночь в придорожных деревнях. Почти все наше хозяйство путешествовало с нами на мулах: горшки и сковороды, печки, постельные принадлежности, светильники, одеяла. Голак и Рикки. За целый год не происходило ничего более волнующего.

Мы дружно высыпали во двор коттеджа, который дедушка снимал каждое лето, обходили комнату за комнатой, выглядывали в сад, где шумно восхищались маленькими персиками на ветвях деревьев или новым птичьим гнездом. Из окон виднелись снежные вершины, а далеко внизу, в долине, посреди лоскутов желтых и зеленых полей белели деревенские хижины. В горах меня не нужно было расталкивать по утрам, глаза сами открывались солнечному свету, лившемуся через слуховое окно.

На каникулах матерью овладело лихорадочное веселье. Возможно, причиной тому были редкие, раз в неделю, а то и в десять дней, визиты отца к нам в холмы.

«Сейчас самое подходящее время для исследований и для настоящей работы. Лето, – писал он нам. – Дома тишь, можно читать и писать, сколько душе угодно. Библиотека в колледже опустела». Он проводил дни, работая в одиночестве, по вечерам встречался с Шакилом, ранними утрами совершал свои прогулки. «Я могу целиком и полностью сосредоточиться на Древней Индии по утрам и на философских трудах по вечерам. Завел тетрадь, куда каждый день записываю одну важную мысль, которая меня посетила в течение дня. Вчерашнее соображение было следующим: каждый думающий человек нуждается в одиночестве и свободе, если хочет в полной мере реализовать свой умственный потенциал. В былые времена аскеты уходили подальше от людей, чтобы медитировать. Теперь мы не можем себе такого позволить, у нас есть работа, семья. Но смог бы разве Будда стать Буддой, если бы остался дома? Что за нелепая мысль! Я возьму с собой эту тетрадь и, когда приеду, прямо списком зачитаю вам всем свои соображения. Мне уже не терпится к вам. Как противоречивы чувства! Сегодня хотим быть отшельниками, завтра – семьянинами».

Ни мой отец, ни его тетрадь с благонравными мыслями у нас так и не появились, зато в один из дней к нам приехали Вальтер Шпис и Берил де Зёте. Не знаю, дада ли их пригласил, или они сговорились с матерью. Все, что мне вспоминается, так это большой шум, который поднялся однажды днем, как раз когда мы садились за обед, – они прибыли в сопровождении необычного каравана мулов, навьюченных бутылками виски и джина для дады и ящиками с продовольствием для нас. Дни наши превратились в праздник. Голак уходил, чтобы закупиться продуктами, и возвращался в компании женщины, несущей на голове корзину, в которой, прикрытые сеткой, тревожно квохтали куры, просовывая головы между баклажанами и бутылочными тыквами. Мать отправлялась с гостями на дальние склоны, где делала эскизы и рисовала, позабыв о еде и питье. Когда они втроем возвращались с полными карманами сосновых шишек и с рассказами о животных, которых им удалось увидеть, мать отказывалась объяснить, почему не хочет взять меня с собой.

– Я не могу таскать тебя с собой повсюду. К тому же дедушке нужна компания, – поясняла она, и только, и я дулся следующие полдня, не в силах перебороть свое унылое настроение. Радость матери подчас проявлялась так бурно, что я стал сторониться ее, словно чужую: искря глазами, с распущенными волосами, она собирала охапки полевых цветов и расставляла их по всему дому, превращая каждый пустой кувшин или бутыль в вазу. Малейшее событие приводило ее в восторг.

– Идите сюда, смотрите, – кричала она. – Здесь, на подоконнике, огромный мотылек.

Мы потеряли счет дням недели. Каждое утро начиналось щедрым обещанием целого дня, вечера и ночи, полных удовольствий. Но скоро обещался приехать мой отец, а мистер Шпис и Берил де Зёте пробыли у нас уже неделю и подумывали об отъезде. По негласному соглашению предполагалось, что они уедут до того, как прибудет отец.

– К чему такая спешка? – поинтересовался дада. – Разве не знаете, что сказал мудрец?

Берил и дада провели немало часов вдвоем на обсаженной деревьями веранде, которая опоясывала коттедж. Там они читали вчерашние новости, писали письма и в таинственным образом условленный ими между собой час начинали попивать джин с несколькими каплями сока желтых и зеленых лимонов, свисающих, словно бумажные фонарики, с дерева в углу сада.