Евгения Лавренова - Наклонная плоскость

Через два часа Маше приснился сон. Муж будто бы отнял у нее ребенка, муж будто бы отнял у нее квартиру. Она прорывается в зал суда, чтобы вернуть Алешу. А Алеша там в суде сидит ровно, строго причесанный и даже не смотрит на нее. А муж сидит рядом, спокойный и набриолиненный. И ухмыляясь, сверкает зубами, как в рекламе. А она кричит громко: А-а-а-а-а! А голоса нет, и она кричит все громче и громче. И все недоуменно смотрят, зачем она так корчится и открывает рот широко, и указывают на нее пальцем. И она боится: «Мамочки, ну почему же никто не слышит меня.» И публика вся как назло, сплошные гоголевкие типажи — пузатые, лысые, кривозубые, желтые. «А-а-а-а-а-а!» Маша проснулась потому, что услышала свой голос. Перед глазами все прыгало, а сердце билось быстрее обычного. Маша крутила головой, пытаясь хоть что-нибудь понять. Потом она стала суетливо рыться в коробке с лекарствами. Ничего подходящего, чтобы успокоиться не находилось. Вдруг она подумала, что муж действительно выкрал ребенка и побежала в комнату, ребенок был на месте и спокойно спал. Маша посмотрела на него и почему-то подумала о том, что от таких вот снов скоро будет плохо выглядеть.

Кирилл в это время сидел в ванной и выглядел уже не слишком хорошо. Шел четвертый час ночи. В последнее время его любимым развлечением стало закрываться в ванне, включать пузырики, пошлую голубую подсветку, ставить коньяк на передвижной столик и пить его из горла под громкую музыку. Пока релаксировать таким образом организм ему позволял. Но вот сегодня почему-то отказался. Вместо легкости бытия появилась муть. Думать было физически неприятно. Он попробовал еще раз подумать, но услышал только, как боль стучит в виски, пытаясь перепрыгнуть на затылок. И тогда Кирилл сложил губы трубочкой и попробовал повыть. Сначало выходило даже забавно, «такой дурацкий звук!» Но потом Кирилл вошел во вкус, и уже слышал, как его собственный голос заглушает несчастный AC/DC. Как это было великолепно! Собственный вой спровоцировал сначала сопли, а потом и слезы. Плакать было все приятнее, а выть все проще. Красный, он сидел в остывающей воде, трясясь от собственных рыданий и заходясь от воя. Вокруг бегали голубые пузырьки. Потом он успокоился и просто сел. Нужно было выходить или хотя бы долить горячую воду. Но делать то и другое было лень. Кирилл сидел и смотрел сквозь дремоту, как его белые ноги под водой покрываются мурашками. Его лицо уже приблизилось к воде, когда он услышал, как кто-то скребется в дверь. Он подумал о том, что сейчас схватит Татьяну и погреется об нее в постели, как об обогреватель. Но увидел неприятного человека с желтым лицом кочевника и маленькими глазками, он был в синем халате и сидел на странном дешевом синем стуле, который не иначе, как принес с собой. У Кирилла не было такой убогой мебели. С ним был другой, оргомный, в белой шапочке, надетой небекрень. У него не хватало переднего зуба, видимо такого же огромного и желтого, как и те, что все же удержались в его челюсти.

Маленький человек лениво прогонусавил: «Скорая, психиатрическая, ваша жена вызвала, вы помните кто вы? Ваш возраст?» Кирилл был гол и растерян. С него стекала на пол вода. Он смотрел, как лужа образует стрелку на полу и не отвечал. Врач скорой, наверное киргиз, тоже смотрел на воду и выжидал. «Оденьтесь молодой человек» — гонусавым тенорком проговорил он. Второй же скособочась, посмеивался. «Да, хорошо» — сказал Кирилл и, одев халат, снова вышел из ванной. «Ну что?» — проскрипел врач, «Будете паинькой, сами поедете или силком вас тащить?» «Куда поедем?» — спросил Кирилл, одевая очки на красные глаза и пытаясь сосредоточиться. «Куда, куда» —бормотал врач, продолжая бубнить себе под нос, «пол часа уже тут сидим, слушаем концерт ваш, и соседи слушают, думали уж дверь ломать. Поедете с нами, полежите, успокоитесь.» «А где Татьяна?» Как бы растерянно спросил Кирилл проскользнул в комнату… Слишком резко. Беззубый, натренированным индикатром движения, мгновенно засек объект, подскочил и заломал Кириллу руку. Но тот был тоже парень не промах. Он живо сбросил с себя санитара, задев вазу и разбив. Звон и пыхтение. Куда-то улетел мобильный телефон, затем хрустнули очки, «уж не на зубах ли?» Удар по спине и Кирилл понял, что впервые видит свой кожанный диван в ракурсе снизу. Так себе, швы неровные… В этот момент подключился киргиз и, как показалось, постепенно угасающему Кириллу, большим почему-то стеклянным шприцом, которые вроде бы уже не используют лет тридцать, воткнул Кириллу иголку в ногу.

«Сука» — последнее, что подумал Кирилл, уже сам не соображая, как следует, про кого это он так нехорошо.

На следующий день Кирилл проснулся в комнате с ярким светом, его соседом по комнате оказался сухонький старичок, из живота его торчала трубка. Невольно Кирилл оглядел себя, «может быть и ему уже вшили это инопланетное устройство? Нет, ничего.» Только на рубашке немного запекшейся крови. Он попытался встать и выйти из комнаты, старичок неприятно хохотнул. Кирилл стал долбить в дверь, но потом решил, что разумнее просто посидеть на кровати. Просто сидеть было скучно, у соседа на кровати лежал кроссворд, но Кирилл не решился лишать трубчатого последней радости. Старичок хихикнут еще раз. Потом икнул. Потом рыгнул, произведя на свет запах переваренной рыбы. «Бля» — изысканно откомментировал происходящее мозг Кирилла.

Татьяна Сергеевна повела детей гулять. Она думала о зяте. И думала она вот что: срочно подсунуть ему бабу для разрядки. Чтобы не ушел из семьи. Мысль была, прямо скажем, лишина христьянской чистоты. Однако полна здорового крестьянского цинизма. Она со страхом наблюдала, как зять, закованный в цепи, пытается вырваться. Учитывая прошлое выхода у него было два: уйти из семьи или начать вновь употреблять зелье — таким устаревшим словом Татьяна Сергеевна любила величать наркотики. То и другое Татьяну Сергеевну не устраивало. Она мучительно думала, как бы сделать так, чтобы деньги, которые Гриша брал буквально «с потолка» продолжали кормить многочисленный выводок Клюевской белобрысой породы. «Поговорю с ним» — думала мать, скажу, чтобы расслабился, не брал на себя так много отвественности, выпил бы что ли с друзьями, ну и прочее. Не надо воспринимать семью так по-христиански серьезно. Тем более, если ты еще и не христианин. Младший, Енисей вдруг начал орать, прервав течение ее мысли. В то же время средний подскользнулся и упал аккуратно в лужу, испачкав штаны и куртку, старший же заржал и выпустил долгую соплю. «Сложно ему» — еще раз удостоверилась Татьяна Сергеевна.

Гриша смотрел на Варю, та готовила суп, бочком, потому что не могла подойти к плите. Она печально ему улыбнулась. Ее улыбка говорила, да уж, никак не рожу, а рожу, тоже нелегко будет. Гриша тоже улыбнулся. Ему очень нравилась Варя в утреннем свете, очень тихо и печально, умироторенно было дома без детей. Он подошел и погладил ее по плечу. Она оставила поворежку и стала целовать его страстно. Пахло от нее каким то сладким мылом. Гриша не любил запах мыла. Тем временем Варя уже шарила у Гриши между ног. Ей, этой ботичельевской женщине эта прыть была не к лицу. Между ног все было тоже печально и умиротворенно. Это была нежность, а не страсть. Варя взглянула на Гришу грусно. Не хочешь? У — издал невнятный звук Гриша, не найдясь, что ответить. Скрипнула дверь, Гришу неожиданно ранний приход детей порадовал. Он суетливо направился в коридор, чтобы помочь теще раздевать их. Енисей по-прежнему ревел, как конь. Саша был весь мокрый. И Гриша был очень благодарен Матвею за то, что тот единственный походил на человека.