Александр Строганов - Стравинский

– Мне воды захотелось. Простой воды. Холодной.

Филипп тяжело вздыхает, – Замысловато. Второе дно. Ларчик с секретом. Ну, что же, что же? Не хочешь говорить – не надо. Я не настаиваю. Кто я такой есть, чтобы настаивать?

– Не обижайся.

– Замысел, безусловно, имеешь. Это уж как повелось. Буду надеяться, что хотя бы не умысел.

Иона берет руку Филиппа в свою руку, – Успокойся. Все хорошо.

– Или плохо. Нам не дано знать. Понимаю, оцениваю. Пока еще способен оценить. Не забыл. Замыслы, замыслы, малые замыслы, высшие замыслы. Вот ты жаловался, над собаками плачешь. В сущности, живем как щенята слепые. Или вальдшнепы. Пума иногда в самое яблочко попадает. Да и с виду я, если присмотреться, на вальдшнепа похож. Или пожилого зайца. Я не ропщу, Иона. Нисколько. Во всяком случае, работаю над собой. Да, да, да, именно так, именно работаю. Между прочим, не такое простое дело – работа над собой. Созидать, самому себе пример подавать. Пороть иногда. Да, да, да, пороть. А как иначе? Тем временем такие глупости в голову лезут, просто диву даешься! Скажу без утайки, всё чаще лезут. Деньги и глупости, деньги и глупости, глупости и деньги. Не перестаю удивляться себе. Последнее время практически каждый день, Иона, чем-нибудь нет-нет, да и удивлю себя. Вот я, например, совершенно уверен в том, что тебе нужны деньги.

– Так уж обсудили это.

– А мне все равно кажется – нужны. Не могут деньги ненужными быть.

Иона улыбается, – Деньги – зло. Слышал, что Ваал говорит?

– Да разве я не вижу, как ты обветшал?

– Нет.

– Только вот зачем тебе деньги, Иона? Деньги – не твое. Но я рад. Честное слово, рад услужить тебе. Деньги – бремя, конечно, но тут уж ничего не поделаешь. Замены им не придумано. Вот ты отказываешься, а я тебе не верю. То есть, верю, но не совсем. Я же замысла твоего прочитать не могу. Откровенно говоря, я был бы только рад, если бы ты пришел за деньгами. Так было бы спокойнее. Я бы дал. Сколько бы ни попросил. В пределах разумного, конечно… Попроси, сделай одолжение. У меня деньги есть. Но ты не за деньгами пришел. Предположим. А зачем? Говоришь, просто так зашел? Нет, Иона, ты просто так не ходишь. Давай начистоту. Говори прямо, не бойся. Мы уже до такой степени испорчены и самим себе противны, что бояться нечего. Светлых людей среди нас не осталось. Наивные дурачки закончились. Умерли все. Пучина поглотила. А также зыбучие пески!.. Что, беда? Большая беда? Грядет? Наказание? Что? Что?.. У нас ведь семьи, не забывай. Надо бы подготовиться каким-то образом, вещи собрать, спрятать кое-что. Это обязательно. Когда-нибудь же это закончится? А если, не дай Бог, живы останемся? Я человек практичный. Хоть и романтик. Жить каким-то образом нужно. Выживать… Денег не просишь, покаяния не просишь, зашел просто так. – Взрывается. – Иона! Кому ты это говоришь?! Разве не со мной ты был в чреве зверя? Разве не вместе червь изблевал нас?.. Прости.

Филипп становится на колени, плачет.

Иона пытается поднять Филиппа, – Что ты? Что с тобой? Успокойся.

Филипп сопротивляется, – Да как же можно?

– Встань, прошу тебя.

– Нет. Умру здесь. Пусть молния поразит меня, вольтова дуга!

– Встань, Филипп, нехорошо это. Ну, давай, выпьем твоего вина. Хочешь?

Трактирщик, стеная, поднимается, – Не обманешь?

– Не обману.

Филипп возвращается за столик. Выпивают.

Иона цокает языком, – Ай-я-яй.

– Что?

– Не хотел я пить вина.

– Что так?

– Нельзя мне.

Филипп утирает слезы, – Ты болен?

– То неведомо. Недомогаю самую малость.

– Нельзя.

– Знаю.

– Тебе никак нельзя.

– Знаю.

– Забудь. Всё забудь. Речи мои забудь. Меня самое забудь… Забыл?

– Забыл.

Воцаряется пауза.

– Как тебе мое вино? Хорошее вино?

– В голову ударило.

– Так и должно быть. А послевкусие?

– И послевкусие. Я лет десять вина не пил.

– Почему?

– Не хотелось.

– Как просто ты это сказал. Так легко, изящно. Точно речь идет о крепдешине или воздушном змее. Как будто всё так просто. Как будто это такая странная болезнь – хочешь, болеешь, а хочешь, не болеешь. Как будто это от нас зависит, пить или не пить. По моему разумению, Иона, вино само нас выбирает, является нам не просто так, а только когда положено.

– Хорошее вино, Филипп, очень хорошее вино.

– В голову ударило?

– Ударило.

– А букет?

– Да.

– А послевкусие?

– И послевкусие.

– Ну, так давай еще выпьем.

– Мы же пьяными станем. Я точно опьянею. Десять лет – большой срок.

– Невозможный.

Выпивают.

Благостно Филиппу. Лицо разгладилось, щеки налились румянцем, – Я ведь там, в утробе, как, Иона, думал? Думал – ему больно, зверю. Плохо ему, наверное, думал. Оттого, что мы с тобой в нем ходим, разговариваем, песни поем. Зверь ведь на пассажиров не рассчитан. Не дирижабль. И не поезд. Трепетная тварь.

– Допустим, не такая трепетная.

– Как знать? Откуда нам знать? Тучные годы помнишь? Помнишь. А сколько трепета было? Казалось бы… Думал, вот зверь помрет, и мы вместе с ним. Изблевать-то уже не сможет. Ну, что же, как-то пробивались бы. История примеры знает. Пробиваются. И отдельные личности, и анютины глазки. Не сопоставимо, конечно, но все же. Шахтеры, подрывники. На их фоне иногда просто мерзавцем, утри сопли, себя чувствую. Да что говорить? Героизма много. Непрерывный героизм. Кому-то не нравится, а я всегда восхищаюсь… А как мы пели? ты помнишь?

– Это были молитвы, Филипп.

– Вот-вот, молитвы. Конечно, молитвы. А мне тогда казалось, что пели. Я когда пою, мне легче делается. Но важно, чтобы песня лилась без помех. Как ручеек, как бинт по реке… Значит, это были молитвы? Конечно, молитвы. А без молитвы как? – Вздыхает. – Великая вещь – молитва. Но это ты молился, а я только повторял вслед за тобой. Но, если честно, думал – поём. А, в целом, никудышный я человек, Иона. Мерзавец.

– Ты хороший, Филипп.

– Где там хороший? Уж сколько времени прошло, а я ведь молитв до сих пор толком не знаю. Ни одной не выучил. Разве так можно? Но я исправлюсь, имей в виду. Обязательно исправлюсь. Вот, буквально накануне как раз думал об этом. О молитвах, о спасении. Обязательно. Я всё время об этом думаю. И сейчас думаю… Тебе понять меня не просто. Ты же, Иона, во чреве оказался, по воле Божьей, а я – случайно. Поскользнулся, не удержался, сорвался с палубы. Пьян был. До сих пор простить себе не могу.

– Вел себя как достойный человек.

– Так считаешь?

– Вел себя, как достойный человек.

– Надо же? А я был уверен, что ты презираешь меня.

– Восхищаюсь тобой.

– Ты же суровый человек, Иона.

– Удивляюсь тебе.

– Ты же суровый человек, Иона. Суровый, дотошный. Немыслимое дело получить такую великолепную оценку из твоих уст… Спасибо. Не ожидал. Если ты, конечно, не лукавишь… Значит, я вел себя достойно?