Александр Строганов - Стравинский

– Я подал тебе манок и зерно. Кинул спасательный круг сверхзадачи. И Станиславскому не удалось бы так изящно протянуть руку помощи запутавшемуся в тенетах себялюбия актеру одного театра, – поясняет Ваал.

Иона пытается прервать перебранку, – Не ссорьтесь, друзья.

– О ссоре не может быть и речи. Посиделки – другое дело. Ссора выше любых посиделок. Уж если я отвлекся от своих наблюдений.

– Ты о чем-то хотел спросить меня, Филипп? – спрашивает Иона.

– Уже спросил. Но разве тебе до моих вопросов?

– Не сердись.

– Живу в атмосфере угроз и требований, сам себе опекун. Без заботы, любви и понимания.

– Немного отвлекся, прости. Не расслышал, точнее не услышал.

– Пребываешь в своих мыслях?

– Задумался немного.

– Или в не своих мыслях?

– Просто задумался. Так, ни о чем. – Улыбается. – Очень похоже на то, что в не своих мыслях. – Смеется. – Еще говорят «не в своем уме». Когда хотят указать собеседнику на его странности. Или подчеркнуть его, собеседника, чудаковатость.

– Нет, Иона, не это я имел в виду. Хотел спросить, что там слышно о Конце Света?

– Почему вспомнил вдруг?

– Ждем.

– Лично я больше не жду. – Ваал возвращается к окну. – Хотя, несомненно, интересуюсь. И кое-что об этом знаю.

– Обещали. Ожидаем-с. Ждем-с.

– А кто обещал? – спрашивает Иона.

– Не знаю, не помню, – отвечает Филипп.

Ваал развивает тему, – Не тяп-ляп, источник имеет значение. Такой вопрос – не пятна Роршаха на туалетной бумаге. Пример не совсем удачный – пятна Роршаха появились задолго до самого Роршаха. И туалетная бумага появилась задолго до самой туалетной бумаги, но главное ты уловил. Ты, Филипп, насколько я знаю, парень неглупый. Так что, пожалуйста, присовокупи источник, и я, в свою очередь, уж так и быть, попытаюсь вспомнить кое-что.

– Допросы, допросы. Может быть, никто не обещал, может быть, пригрезилось, приснилось. Не помню.

Ваал неумолим, – Это навряд ли. Обещание – вещь серьезная. Связано с переменой планов, а иногда и образа жизни. Не тяп-ляп.

– Обещать, может быть, и не обещали, а в воздухе висит. – Говорит Филипп.

– Как октябрь. Как корь. Всеобщее предчувствие. – Вторит ему Ваал. Пытается уточнить. – Подразумеваешь знамение, Филипп?

– Не знаю, возможно, не уверен. Пока речь идет об ожидании.

– Кто автор? – спрашивает Ваал.

– Кто-кто? Все об этом говорят. О таких вещах не принято говорить. Кто-кто? Все и никто. Да ты сам знаешь. Говорят. И давно. Сколько помню себя.

– Автора! – Настаивает Ваал.

– Неведомо, – не сдается Филипп.

Пума вступает, – Эй, эй, точнее в формулировках. Будьте любезны. И табачку, если невдомек! К делу отношения не имеет, но способствовало бы. Устами младенца, как говорится. И кем говорится – тоже имеет значение. Так что четче. Пожалуйста, четче, Филипп. Ты уж будь любезен, Филипп, первоначально разузнай, кто, да почему. Да как звать. Если вопрос для красного словца касается той или иной персоны, отец в данном случае не подходит – имя должно быть представлено. Анонимность гарантируем. Либо несколько имен. Действуй по обстоятельствам. Тактика. Лично я согласен на несколько имен. Во избежание ложных ориентиров и обвинений. Не смотри, что пьян – памятью не страдаю. Одним словом, требуются имена. Чем меньше, тем лучше. Тактика.

– А что имена? Имена какими угодно могут быть, – говорит Филипп. – Иные имена и на имена-то не похожи. Ангары или клювы. Уключины… Я, Иона, могу и отказаться от своего вопроса. Вопрос, согласен, неприятный, двусмысленный. Это как минимум. Тягостен, насколько могу судить, для всех нас. Так что не хочешь – не говори. Возможно, это – к лучшему. Я не требую, не настаиваю. И правильно – того знать не положено. Как говорится, не в том возрасте и не в том положении. Или это из другой оперы?.. Мало ли о чем говорят? Вот, еще говорят, небо на землю валится. – Ионе. – Вот, кстати, говорят, небо на землю валится. Ничего такого не слышал?

– Ты уже, кажется, спрашивал.

– То есть иногда ты все же слышишь?

Иона улыбается, – Иногда.

– Темнишь?

– Шучу, настал мой черед.

– В твоем исполнении шутки – шипы, босым не ходи и жалюзи не открывай. Что-то прежде за тобой не водилось. Прежде ты серьезным был, даже чересчур. Побаивались тебя. Да и теперь побаиваются. Побаиваемся.

Иона объясняет, – Того уж нет. Поостыл. Щекотки стал бояться. Над собаками плачу. Я их кормлю, жалею бездомных. А все равно игривость одолевает. Не часто. Про себя. В охотку. Не часто. Домосед. Домоседом стал.

– Притяжение? – в вопросе Филиппа нескрываемый сарказм. – Правильно. Так безопаснее. Сосредоточиться никто не мешает. Я вот как ни пытаюсь сосредоточиться, не получается. Раньше за женщинами ухлестывал. Да. Не то, чтобы до беспамятства, но всё же. Жить хотелось. Оно и теперь хочется. Теперь, если не лукавишь, тебе будет проще понять. Жизнь – это ведь не только любовные похождения? Хотя, всё от местоположения зависит. На юге, к примеру, без любви никак. Хотя, мы и так на юге как будто. Это откуда посмотреть. Проклятая относительность. И так голова кругом. А что, правда, говорят, земля круглая? Где же это видано, чтобы земля круглой была? Да разве у меня глаз нет? Вот они, ученые эти на кого рассчитывают? Думают, что все кроме них, все остальные, народ – идиоты?

– Эй, эй, поосторожнее с народом, мы не всегда безмолвствуем. – Предостерегает Пума.

Филипп не обращает внимания на реплику, – На все стороны равны. При чем здесь штаны? Что в голову взбредет, то и лепят. Лепим. Кто им, нам такое право дал? Нет, Иона, народ – не дурак. Далеко не дурак.

Пума облегченно вздыхает, – Другое дело. Выпиваем, конечно. Чего греха таить? Но во спасение.

Филипп продолжает, – Конечно, с неба звезд не хватаем, но ведь такая задача и не ставилась. Народ действительно многое может. Пума прав. Была бы воля свыше. Я от народа никогда не отказывался. Уж если кто всегда с народом, так это – я. Если опять же без лукавства, всякий подтвердит. И себя народом считаю. И беспримерно горд. Но и балуем, конечно. Взять того же Пуму.

Пума возражает, – Пожалуйста, как-нибудь без Пумы.

– Вот и Марка сожгли, – продолжает Филипп, – Зачем? Кому он мешал?

– Я Марка недолюбливал. – Встревает Ваал, – Он жадным был. Как все трактирщики.

Филипп продолжает, – Марка недолюбливали. Ибо он дело разумел и, в отличие от меня с пьянью не якшался. Стойким рассудочным стоиком себя позиционировал. С ядовитыми змеями умел дружить… Я, Иона, так разумею, при таком-то раскладе, я уж тебе перечислял, блуд там, мздоимство, воровство, сожжение Марка, все такое… при таком-то Вавилоне почему бы ему и не упасть? Я о небе. Даже обязательно, мне кажется. Или перебор?.. Лично я разницу между Концом Света и падением неба вижу. Не одно и то же. Фигурально выражаясь, Конец Света – поезд в никуда, а падение неба – дирижабль без окон. Конец Света – погружение в небо, а падение неба – погружение в голубей. Ты что на это скажешь?.. Или с голубями перебор? Что скажешь? Голубей зря приплел, наверное. Но куда от них деться?.. Но должны появиться знаки. Это непременно. Перед падением неба всегда так, знаки, намеки, предупреждения. Рыбные дожди, к слову о дожде, нашествие лягушек. Кошки, напротив, уходят, прячутся. Что-то такое с осинами, уже не помню. Но покуда как будто тишина. Затишье. Думаешь, затишье? Люди помалкивают. Болтают, но помалкивают. Заветное при себе держат. Привыкли, жучье племя… Вот я, к примеру, пока таверну держу – еще могу на что-то рассчитывать. Улыбаются, приветы шлют, деньги в долг берут. С удовольствием берут. Другое дело – денег у меня нет. Не то, чтобы совсем нет, но не так, чтобы реализовать пожелания и фантазии. Но. Обращаются уважительно, между тем. К отказам относятся с пониманием, ибо отказываю не всегда. Прошу и это отметить. И то, если процент хороший, как отказать? Последнее не отдам, конечно, но, как говорится, помогу, чем-то тем-то. Так что осуждать меня не за что. И здесь попрошу заметочку поставить. Если я и коммерсант, благие намерения, светлые чувства во мне присутствуют. И их немало. А сгори я, как Марк? Кому нужен буду?.. Что ты? портимся чудовищно, жучье племя. Подгниваем, подгнивают. Тебя, к примеру, не вспоминают почти. А про себя держат такое – либо он, ты, то есть, Иона далеко… или же, Иона, совсем далеко. Смекаешь? Совсем-совсем далеко. Смекаешь, что я, то есть они, имеют в виду? А ты, оказывается, живой. Это – радость! Это, Иона, не скрою, радость!.. Ты ведь живой?.. И правильно. И не отвечай. Не мое дело. Правильно? Живи сто лет. – Переходит на шепот. – Я с тобой сокровенным поделюсь. Тут такое дело. Последнее время, пару лет, а, может, и пять всё вокруг меня как-то сжимается. Как влажная простыня. Это я тебе уже говорил. Но. Вот теперь главное. Знающие люди, знатоки своего дела говорят – когда влажная простыня сжимается, делается больно. Очень больно. И душно. Мне же, Иона, как будто не больно. И не душно. Почему? А, может быть, я привык? Что скажешь? Если привык – это страшно. Очень страшно, Иона. Дух из меня, стало быть, уходит… Нет?.. Слушай, а может быть, тебе нужны деньги? Нет?.. Ну, и забудь. Это я так, должен был предложить. Уж тебе бы не отказал. Последнее не отдал бы, конечно, но поделился бы.