Александр Строганов - Стравинский

– Не буду.

– Очень тебя прошу.

– Не буду.

– Иначе я встану и уйду. Навсегда.

– Нет, нет.

– Продолжаем. На мой взгляд, разговор становится все более содержательным. Как тебе кажется?

– О, да.

– Воспоминания, размышления, все такое. Тепло.

– Тепло?

– Да, мне нравится. Я даже увлекся. Сначала казалось разговор никчемный. Ни о чем. Какие-то жалобы, подозрения, всеобщая беспомощность, суета, дребезжание, мелочность, всеобщая возня, неразбериха, тлен и упадок. Но теперь, когда сам немного опьянел – увлекся. Хорошее у тебя вино, Филипп. Пьяное, но хорошее. Такой букет – редкость. Такое послевкусие – редкость. И хмельное. Очень хмельное вино. – Выпивает. – Захмелел немного.

– Захмелел?

– Немного.

– Захмелел-таки?

– Между нами?

– Разумеется.

Иона смеется, – Между нами, пьян в хлам.

На лице Филиппа занимается улыбка, – Иона! Захмелел. Вижу. По глазам вижу. Корнея бы сюда. Захмелел! Радость-то какая! Ай, да Иона! Ну, Иона. Разве так можно?

– Как?

– Иона, я чудом не умер. Подумал, что ты, в самом деле, трезв. Нет никого опаснее трезвого человека. Мало ли, что у него на уме? Гиблое дело… Иона, так нельзя. Сердце может не выдержать.

– У тебя крепкое сердце, Филипп. У трактирщиков сердца крепкие. Нервы, сердца. Закаленные сердца.

– Не называй меня трактирщиком.

– Не буду. А ты кто?

Улыбка сходит с лица Филиппа, – Я – Филипп.

– Хорошо, Филипп. Так о ком, о чём мы говорили, Филипп?

– О звере как будто.

– И что, зверь? Что о нем говорить? Морское животное. Крупное морское животное. К сожалению, я не знаю его подлинного предназначения. Никто не знает. Вообще, Филипп, тебе следует помнить – в мире много такого, что вне нашего понимания. Мы сами – вне понимания. Потому надо быть крайне осмотрительными и уважительными друг к другу и ко всякой прочей твари, которой несть числа, включая гигантов видимых и невидимых… Откровенно говоря, хотел бы я посмотреть на тех китов.

– О чем ты?

– Я о тех китах, с которыми ты вырос. Знаю, что их больше нет. Очень жаль. Киты живут недолго. Очень жаль. Киты твоего детства теперь в небесном океане.

Ваал комментирует. – Киты – морские млекопитающие из отряда китообразных, не относящиеся ни к дельфинам, ни к морским свиньям. Косатки и гринды имеют слово «кит» в своих неофициальных названиях, хотя по строгой классификации они являются дельфинами. В устаревшей классификации под китами подразумевали гладких китов. В старину под словом «кит» иногда подразумевался левиафан. Китообразные, в частности киты, имеют самые большие размеры среди животных – синий кит или голубой кит во взрослом возрасте достигает средней длины тела в 25 метров, самый большой – 33 метра, а массу – 90—120 тонн. Все китообразные, включая китов, дельфинов и морских свиней, являются потомками сухопутных млекопитающих отряда парнокопытных. Согласно молекулярно-генетическим данным и китообразные, и парнокопытные относятся к отряду китопарнокопытные, в которую входят киты, бегемоты и все парнокопытные. Более того, по этим данным бегемоты являются одними из ближайших живых родственников китов; они произошли от общего предка, жившего примерно 54 миллиона лет назад. Киты перешли к водному образу жизни приблизительно 50 миллионов лет назад. Китообразные делятся на три подотряда: усатые киты, зубатые киты и древние киты. Взрыв кита – спонтанная либо искусственная детонация туши выбросившегося на берег кита. Документально подтверждённые случаи взрыва животных встречаются довольно редко. Известный взрыв произошёл 26 января 2004 года в городе Тайнань на Тайване от естественной причины: накопление газа внутри разлагающегося кашалота привело к взрыву. Взрыв был первоначально таинственным в плане своей причины, так как он неожиданно произошёл в позвоночнике кита. Позже было установлено, что кит был, вероятно, поражён большим судном, повредившим его позвоночник, что привело к его смерти. Кит умер после того, как выбросился на берег на юго-западном побережье Тайваня, и потребовалось три больших крана и 50 человек, работавших более 13 часов, чтобы перенести выброшенного на берег кашалота на кузов грузовика. 24

Филипп сидит, обхватив голову руками, раскачивается из стороны в сторону. – Кажется, я близок к помешательству, Иона. Посмотри, будь приятелем, не разыгрались ли у меня в глазах зловещие огоньки?

– Ты, вот что, Филипп, ты, главное, не лги, – говорит Ваал. – Ни мне, ни себе не лги. Никому не лги. Вот как Иона. Попытайся. Увидишь – сразу легче станет. Не станешь лгать, может быть, тебя и пустят.

– Куда?

– В чрево. Ты же в чрево зверя хотел?

– Я там уже был. Мы с Ионой вместе там были.

– Не станешь лгать – в показаниях путаться не будешь, – продолжает Ваал. – Глядишь, проскочишь как-нибудь. Господь милостив. Бесконечно.

– Куда проскочу?

– А куда захочешь. Хочешь – в чрево, захочешь – из чрева.

Филипп взрывается, – Ты зачем пришел, Иона?

– А с чего ты взял, что это я? – отвечает Иона.

– Опять началось?

– Но я действительно не могу с уверенностью утверждать.

– Опять затеялся?

– Все меняется, Филипп. Каждое мгновение. Только мы не замечаем этого. Нужно всматриваться, прислушиваться, а это труд. Часто напрасный.

Филипп чуть не плачет, – Вот что я скажу тебе, незнакомец, ты очень похож на Иону, незнакомец.

– Да?

– Потрясающее сходство!

К разговору присоединяется очевидно захмелевший Пума, – То и дело слышу – Иона, Иона. Эй, Филипп, кто у тебя там? С кем весь вечер говоришь то и дело? Там у тебя, случайно, не Иона? Мне отсюда не разобрать.

– Уже не Иона. – Отвечает Филипп.

– Очень похож.

– Очень.

– Не Иона? – Спрашивает Пума у Ваала.

– Нет, – отвечает Ваал.

– Сходство потрясающее. Агностика. – Объявляет Пума.

Иона вновь выпивает, – Зачастил. Не скрою, что-то зачастил. Хорошее у тебя вино, Филипп. Вот я и зачастил. Подумал, разве напиться?

– Ты же не хотел вина? – недоумевает Филипп.

– Жалко тебе, что ли? Это Иона не хотел, а я очень даже хочу. Кажется, напиться хочу.

– И говоришь как Иона. Потрясающее сходство.

Пума эхом, – Потрясающее сходство!

Иона поясняет, – На то и сходство, чтобы почувствовать разницу.

Ваал исследует оконное стекло, – Окно как будто засахарилось. Так и хочется лизнуть языком. Люблю сладкое. Мед, шоколад, эклеры, корзиночки, сахарные головы люблю. Но больше сладкого люблю воду. Дождь, например.

Иона погружается в вспоминания, – Вот когда ты много дней, много-много дней в пути, когда ты все это время не держал во рту и маковой росинки, когда, если остановиться посреди пустыни, и, не закрывая глаз, долго-долго смотреть на солнце, можно увидеть, да, именно, увидеть, а не почувствовать, как воздух дышит. Несмотря на жажду, несмотря на чудовищную жажду. И, невзирая на то, что воды у тебя не так уж и много осталось, первое, чего хочется, как ни странно – кусочек сахара. Даже не воды, даже не дождя – кусочка сахара. Или двух. Лучше двух.