Александр Строганов - Стравинский

Вечером Баллас оживает. Огоньки как на Рождество. Красные, зеленые, синие. Мерцают. Неподалеку от входа трамвайная дуга искрит наперекор всем законам. Самого трамвая нет, рельсов нет, ничего такого нет, а она искрит, знаки Вольте подает.

Мреющие сиреневые холмы поодаль. Сиреневые, дальше лазоревые, дальше белесые. Холмы далеко-далёко, а кажется, что близко.

С холмов белыми платочками машут. Кто-кто машет? А что, разве здесь живут? Живут. А как же? Повсюду жизнь. Кто живет? Какие-то жители или обитатели – не знаю. Небожители. Труженики моря. Не знаю. Кто-то живет.

До холмов не добраться – месяца два, а то и три идти нужно. А что? Может быть, и соберусь когда-нибудь. С ума сойду, например, и отправлюсь.

А что? Все может быть.

У Климкина зрение хорошее. Алмазы собирает. Думает, что алмазы. Думает, что собирает. А что? Здесь алмазные места. Как-то спросил у него, – что ты собираешь? – Алмазы. – И что ты с ними делаешь? – Собираю. Вот и весь сказ.

У него зрение хорошее, у Климкина.

Думаю, он вот что с ними делает. Полные карманы набьет, потом рассыплет, потом снова собирает. Я бы также поступил, если бы умел находить. В таком подходе и широта, и воля.

А рюкзак свой при мне Климкин никогда не открывал. Горбунок. Этим все сказано.

Здравствуй, Баллас! – Вот что он прошептал, обращаясь к свалке, когда первый раз привел меня на свалку. – Не ленись, наклоняйся, подбирай, собирай, перелистывай. Здесь и силы бери. Вся сила здесь. Молоко, тепло, стыд и любовь сюда стекается. Мы с тобой здесь как за пазухой, сам знаешь у кого. Не брезгуй. Персонам, если узнаешь, значения не предавай. Все они, и супостаты, и подонки маленькими были. Кого-нибудь да жалели. Опять же сны видели. Разные. И хорошие. И светлые. Здесь замысла уже нет. Замысел позади. Здесь только останки, подробности и сила. Сила никогда не пропадает… Глупости всё, конечно. Сантименты. Я и заплакать могу. На меня внимания не обращай. Сам думай, решай, что да как. Я расчувствуюсь, бывает, такого наговорю. Слабоумие, все же. Сам мне диагноз ставил. Так что на меня и слова мои внимания не обращай… А посмотри-ка лучше на вот этот венский стул. Ножку чинить не стали, предпочли выбросить. Четыре поколения этому стулу свои мечты дарили, труды. Свет от лампы опять же, котячий шорох, капель за окном, чуни теплые, образа в головах. Ерзали, волновались, читали, знаний набирались, водку пили – радовались, детей качали – радовались, рыдали – печалились, боялись, хохотали… все стул впитал, все вобрал, а ножка захромала – они возьми его, да и выброси… Опять я свое лопочу. Что-то во мне трещит по швам, не находишь?.. А ты стул-то прими, установи как-нибудь, подопри, посиди минут десять хотя бы – всё твоё будет. По ребеночку не скучаешь, не хочешь ребеночка нового?.. Во всяком случае, год лишний проживешь. А то и три. Главное – не брезгуй. И ему, стулу этому радость, будь он не ладен. Он как по заднице-то соскучился? И тебе – польза. Здесь так. Притом на каждом шагу… Я бы этот стул домой забрал, починил бы, уж очень хорош… Тебе нужен?.. Нет?.. Ну, так я на обратном пути себе заберу, если место будет.

О каком месте речь?

– Откроюсь попозже, когда захочу.

Это он мои мысли прочел. В нашей профессии не редкость.

В Балласе картинки как в старом букваре зовут, волнуются, оживают на глазах. Всё такое золоченое, ванильное, хрустящее.

Вечером.

Днем – не так. Даже наоборот.

Ну, дым, дым, конечно, дым, куда от него денешься? на свалках всегда дым. Кавказский пряный, родной…

– Ну, что, кажется, пришли.

– Куда?

– А, погоди-ка, я сейчас ставенки открою, сам увидишь.

Фрагмент стены погоревшего дома, пара окон. На одном из них ставни в пузырях и саже.

– Только ты не говори никому, место тайное. Очень важное место. Для понимания и вообще.

Возится со ставнями, долго развязывает проволочный узелок. Наконец, дело сделано. Открывается вид на голубятню. Если эту конструкцию из досок, мокрых коробок и прутьев можно назвать голубятней. Голуби, действительно, присутствуют. Их много. Пожалуй, так много голубей сразу видеть мне не доводилось. Некоторые, судя по всему, декоративные, с косматыми лапами, диковинными хвостами, а то и вовсе без хвостов. Не улетают. Изучают нас. Глаза умные. Некоторые улыбаются.

– Что это такое? – спрашиваю.

– Нравится?

– Нравится. А что это такое?

– Великая мировая голубятня. Самая суть. И самое место. Пожара не будет, поскольку уже пожарище. Самое место… Вот, пожалуйста, та самая Великая мировая голубятня. Наверное, и мечтать не мог, что увидишь своими глазами? Ну, любуйся. Никто не знает, где она. Только я. Теперь ты еще. Вот они, голуби. Все здесь – Адам, Ева, Хам, Ной, Мафусаил, Тимофей, Махатма, Саид, Чувак, Ким, Ли, Кентукки, Иона, Митрич, Фока, Леонид, того с хохолком забыл как звать, Варвара, Варвар, Виола, Клест, Клейст, Манька, Савл, Калигула, Панкрат, Гонкуры, Дионис, Душка, Минерва, Валентин, Валентина, Алонс, Герман, Бык, Элизабет, Пит, Трумэн, Жизель, Петр Ильич, черного того тоже забыл… Луи? нет, Мавр, кажется, начнем кормить – сам представится… Кат, Антон Палыч, дядя Гена, Илья Ильич, Алесандр Сергеевич, Тотлебен, Того, Милорадович, Римский, Сергей Романович, Игорь Федорович, Август, Аристофан, Феликс, Климкин, Фон-Эссен, Крыжевич, Евгения-Юлия, Аврора, Дмитрий Борисович, Семен Семенович, Арктур, Полина Ивановна, Ломоносов, Хаслет, Рита, Марина, Фефелов, Сопатов, Улитин, Игорь, Петров, профессор, Волокушин, Гриша, Алешенька, Розмыслов, Павел Петрович, Жаботинский, Буриданов, Затеев, Сотеев, Либерман, Гоша, Дятел, Жанна, Глисман, Чулков, Фофан, Нянина, Зоя, Глинин, Мао Цзэдун, Сережа, Гренкин, Зарезов старший, Зарезов младший, Ляля, Борис, Гракх, Паклин – подранок, Пепа, Костырев, Граф и Козлик, Найда, Анастасия, Геринг, Матюша Керенский, Петрушка, Маленков, Ситя, Кот, Захар, Иосиф, Марк, Лоэнгрин, Дафнис, Эвфей, Эскулап, Палисандр… сколько греков, римлян? закачаешься… Плохиш, Паркер, Володя, Лейба, Никита, Василиск, Дональд, Зеленый, Венера, Барак, Каравай, Ватрушка, Отар, Феликс, Вахтанг, Звездочет, Евгений Иванович, Сальвадор, Мельник, Сахара, майор Ковалев… Ну, все, достаточно, кажется сердиться начинают.

Горбунок обращается к голубям с напускной строгостью, – Сейчас я вас спрячу, не шумите. Сейчас, сейчас…

Закрывает ставни, прилаживает проволоку, – Попугаев и гасторнисов на пушечный выстрел не подпускают.

– А здесь и попугаи есть?

– Здесь всё есть. Как в Греции. Или в Риме. Сахарок обожают. А у Евгения Ивановича диабет. Ему нельзя. Все равно жрет. На обратном пути покормлю. Покормим. Будешь кормить?

– Не знаю.

– Правильно, не знаешь. А здесь так. Сперва ориентироваться трудно. Да и потом. Я по сей день теряюсь… Ну, пойдем, посмотрим, что еще в моем хозяйстве имеется.