Дмитрий Зорин - Сказка и быль

Однажды мама сказала нам, что ожидает гостей, и попросила всех быть дома. Вместе с родственниками пришёл Григорий Михайлович со своим другом по несчастью, которого я представил выше. Все сели за стол, бабушка подала чай, и человек, которого мы все уважали, попросил внимания. Он нарисовал картину, персонажами которой были наша мама и Григорий Михайлович: два хороших человека, лишившихся в войну любимых и близких людей, случайно встретились и как-то сблизились. Далее он говорил много хорошего о нашей маме и своём друге, об их порядочности, моральной чистоте и верности памяти утраченных близких, о тяжести переживаемого нами времени, о праве на личную жизнь, о том, что жизнь пролетает мгновенно и много ещё чего умного, проникновенного и доброго. Завершил он своё выступление призывом ко всем присутствующим, если мы любим и уважаем представленных им лиц, одобрить и поддержать их намерение соединиться и жить вместе одной семьёй. Меня этот монолог потряс, хотя мой брат и бабушка отнеслись к нему спокойно, может быть, они уже свыклись с неизбежностью происходящего. Намерения мамы и Григория Михайловича горячо поддержали наши родственники, выразив уверенность, что он осчастливит маму и облагоденствует нас. Я слишком любил свою маму, чтобы мешать ею счастью, и поступил так же, как мой брат и бабушка, — не стал возражать. Нам с братом было не просто так поступить потому, что мы считали это предательством памяти отца. Внутренне я разрывался между любовью к матери и к отцу и не находил покоя. Я для себя решил, что никому не позволю посягнуть на место отца в моем сердце, и готовился к сопротивлению, если такую попытку сделает Григорий Михайлович. Это был человек лет сорока с глубокой залысиной, интеллигент, несмотря на рабочую профессию. Он работал фрезеровщиком на предприятии п./я 124. Официально предприятие называли телевизорным заводом. Фактически это было одно из новых оборонных предприятий, находящееся в процессе поэтапного запуска.

Вскоре Григорий Михайлович переехал к нам на жительство. Удобства нам, конечно, этот переезд не добавил. В квартире из одной комнаты стало проживать пять человек. Я спал на кушетке за ширмой, отгораживающей от комнаты крохотную кухоньку, а все остальные члены семьи спали вместе в одной комнате. Наша бабушка была умной дальновидной женщиной с сильным волевым характером. Практически в семье всем управляла она, и мы все это воспринимали беспрекословно, так как лучше ею разрешить любую жизненную проблему никто не мог. Я сравнивал бабушку с Вассой Железновой из известного одноименного произведения.

Ею неприятие Григория Михайловича было вызвано наличием, как она полагала, тайного умысла в его поведении, и будущее подтвердило эти подозрения. Он был неглупый человек и, конечно, догадывался, чем вызвано настороженное к нему отношение бабушки, поэтому, в душе сознавая обоснованность этой настороженности, был предельно внимателен к ней. Что касалось меня, то он, видимо, не воспринимал меня всерьёз, хотя, конечно, ощущал моё скрытое неприятие его. Скорее всего, он рассчитывал, что время сгладит все шероховатости. Через два года наступал срок моего призыва в армию, а что будет дальше, он и сам предположить не мог, так как втайне продолжал поиск своей семьи. С одной стороны, его за это нельзя было винить, а с другой — от этой скрытности, мягко говоря, попахивало нечистоплотностью по отношению к маме и ко всем нам.

Мне, с позиции сегодняшнего дня, кажется, что она догадывалась обо всем, но не показывала вида, хотя, наверное, с бабушкой она обсуждала разные возможные варианты, так как привыкла ей доверять во всем, потому что ближе матери у человека никого не бывает.

Однажды во время ужина зашёл разговор о том, чем мне заниматься дальше. Мама хотела, чтобы мы с братом окончили среднюю школу. Она считала это своим долгом, видела в этом наказ отца. Я сказал о своём намерении идти работать, а среднюю школу можно закончить и с помощью вечерней формы обучения. Мама начала возражать, но меня неожиданно поддержал Григорий Михайлович. Он сказал, что рабочая профессия обеспечит возможность независимой, самостоятельной жизни, а учиться никогда не поздно. А также предложил своё участие в моем трудоустройстве на завод, где он работал. Его очень ценили на заводе за профессионализм. Самую сложную фрезерную работу поручали ему, и не было случая, чтобы его работа была забракована. В те времена мало кто так хорошо зарабатывал. По сравнению с деньгами, которые он приносил домой, весь бюджет нашей семьи казался крошечным. Это обстоятельство усиливало моё стремление к самостоятельности, я не желал быть у него на иждивении, а для этого надо было работать, получать заработную плату за свой труд, что позволило-бы не только материально обеспечить себя, но и чем-то помогать семье. Поэтому я согласился с его предложением пойти на завод учеником фрезеровщика, несмотря на то, что в мои наставники он прочил себя. Так я стал пролетарием.

Рабочий в нашем тогда представлении являлся главной составной частью в структуре общества, от него зависело качество развития общества в целом. Это нам вдалбливали с раннего детства, на этом базировались советская педагогическая и все общественные науки, марксистская идеология, это было щитом и мечом большевиков, обеспечивающих им решение всех задач.

Красноярский телевизорный завод был оборонным предприятием, а производство телевизоров являлось прикрывающим выпуск основной оборонной продукции производством.

На оборонных заводах формирование трудовых коллективов имело некоторые особенности, связанные с работой в условиях специального режима. Они отличались высоким уровнем идеологизации, дисциплины, профессионализма. Я, будучи не очень организованным подростком, испытывал некоторые неудобства при адаптации в новых условиях. Первый этап обучения исключал непосредственную работу на станке, которая требовала некоторой теоретической подготовки по технике безопасности и промсанитарии, пожарной безопасности, основам металловедения и металлообработки резанием, знакомства с правилами внутреннего распорядка и так далее. Увидев впервые множество станков, наблюдая за работой станочников разных профессий, я испытывал желание поработать на всех станках. Григорий Михайлович загружал меня работой, которую он считал необходимой для моего обучения профессии фрезеровщика.

Меня тянуло посмотреть на работу других рабочих, особенно молодых ребят близкого мне возраста, на то, что делается в других цехах и подразделениях завода, и я часто, иногда надолго покидал своего наставника. Ему это, естественно, не нравилось, ведь он нёс за меня двойную ответственность: перед заводом и перед семьёй. Завод — не детский садик, это зона повышенной опасности. Кроме того, моё отлынивание от исполнения поручений наставника наносило материальный ущерб семейному бюджету. Перепоручив мне выполнение некоторого объёма подсобных работ, Григорий Михайлович мог производить больше основной работы и тем самым больше зарабатывать, ну а я ещё тогда не был готов к осмыслению и восприятию этого. Иногда меня видели представители администрации, обслуживающего персонала и рабочие цеха слоняющимся по территории завода и других цехов, спрашивали меня, что я там делаю, делали мне замечания и говорили о моих похождениях наставнику. Всё это не способствовало улучшению наших взаимоотношений. Я не мог дождаться конца своего обучения, чтобы работать самостоятельно. Все было в моих руках, надо было только это осознать и усердно учиться и работать, но я этого почему-то не понимал и внутренне винил во всем Григория Михайловича. Рабочий коллектив даже режимного предприятия не застрахован от завистников и злопыхателей. А прошлое моего наставника привлекало к нему внимание этой категории людей, и они, чувствуя напряжённость в наших отношениях, использовали это, настраивая меня против него. Скоро я получил первую травму.