Дмитрий Зорин - Сказка и быль

Однажды, где-то через полмесяца после прибытия в школу подводников, нас построили, предварительно приказав собрать грязное белье, включая робу, и повели в баню. Путь наш лежал через весь город. Мы ещё как следует, не научились ходить строем и исполнять при этом песни, но наши наставники использовали любую возможность заняться с нами строевой подготовкой. Поэтому в пути мы делали все, что можно было выполнить на этом его отрезке. Мы шли обычным шагом, исполняя строевые песни, шли строевым шагом, отбивая шаг, так, что подошва горела, бежали бегом в гору — Владивосток расположен на холмах и под гору, в общем, занимались всем, что приходило в голову нашим наставникам.

В то время на флоте, в отличие от других родов войск, все было построено на самообслуживании, в том числе и стирка белья. Так как время, отведённое на банное обслуживание частей и подразделений флота, из-за их множества строго регламентировано, то естественно, в первый раз мы не уложились в отведённый нам срок. Кто-то не успел выстирать, как следует белье. Кто-то не успел из-за стирки толком помыться. Кто-то успел все, как я, но как попало. Вернувшись из бани, мы развесили постиранное белье и одежду в отведённом и оборудованном для этого месте и занялись делами по расписанию. После того как белье высохло, нам отвели время его погладить и уложить в отведённых для каждого местах в каптёрке. Я обратил внимание, что моя роба, а она у подводников, в отличие от матросов надводных кораблей, не брезентовая и не белая, а синяя, стала какой-то пятнистой. Примерно такую форму носят сегодня в армии, только цвета хаки.

Спустя несколько дней, школу посетило какое-то высокое начальство, и было решено устроить смотр части на плацу. Нам приказали переодеться в чистую форму и построиться в кубрике. Мы выполнили приказ, в кубрик вошли офицеры, командир роты и его замполит, и, двигаясь вдоль строя стоящих по стойке смирно матросов, придирчиво осматривали, как мы выглядим, заставляли поправлять форму, если что-то было не так. Надо было видеть выражение лица командира роты, когда он поравнялся со мной, а это уже было на шкентеле — так на флоте называют конец строя. Его буквально перекосило не то от удивления, не то от возмущения, видимо, такой маскировки, похожей на пенящуюся морскую волну в пред штормовой период, ему ещё не приходилось видеть. Он срывающимся голосом подозвал старшину роты и что-то ему тихо сказал, от чего у того желваки заходили на скулах.

Наша учебная группа — БЧ-3 на крыльце учебного корпуса,

я стою в середине первого ряда

Дело закончилось объявлением мне от нескольких имён начальствующего состава, что предусмотрено воинским уставом, кучи нарядов вне очереди, отстранением меня от участия в смотре на плацу, последнее меня не огорчило, так как я не пылал страстью к строевым занятиям не в пример моим товарищам, которым это нравилось. Я видел их старания из окна, выходящего на плац помещения, в которое мы должны были скоро перебазироваться, освободив кубрик, в котором временно размещались. В этом помещении я отрабатывал только что полученное наказание, окрашивая голубой краской койки. Меня совсем не мучила совесть за то, что я не пыхчу вместе со всеми на плацу, я злорадно посмеивался про себя и с удовольствием занимался малярным делом. Мы с товарищами не раз потом с улыбкой вспоминали этот случай.

А вот другой случай. В одну из зимних ночей, дело было в декабре, я был назначен в караул на КПП. Стоял я в будке. На мне поверх шинели был надет тулуп, так как свирепствовал штормовой ветер — все вокруг выло и стонало. В тулупе было тепло, прислонив карабин к стенке будки, я не заметив того, задремал, и не услышал, как ко мне кто-то тихо подошёл, но услышал скрип удаляющихся по снегу шагов и открыл глаза. Когда я не увидел рядом своего карабина, остатки сна с меня как рукой сняло. Сбросив тулуп, я выскочил из будки и огляделся. В нескольких десятках метров от себя в свете окон штабного корпуса промелькнула фигура человека в офицерской форме с карабином в руках. Не думая о последствиях, я покинул пост, бросился за этим человеком и почти нагнал его у входа в штаб, куда он и направлялся. После того как за ним закрылась дверь, я вошёл потихоньку в просторный холл штаба и услышал шаги поднимающегося по парадной лестнице человека. Стараясь не шуметь, я последовал за ним. В конце холла в карауле у знамени части стоял матрос, и мне предстояло пройти мимо него.

Внутренне сжавшись от напряжения, я двинулся вперёд к лестнице, матрос не шелохнулся, только выражение глаз выдавало его напряжённое состояние. Поднявшись на второй этаж, я увидел свет из проёма открытой двери. Я, как кошка, бесшумно подскочил к двери, в соседней комнате кто-то говорил по телефону, увидел в тамбуре помещения свой карабин, мигом схватил его и помчался на пост. Мне казалось, что все грохочет вокруг от моих действий, но это, наверное, был грохот моего сердца. Не успел я отдышаться, как послышался скрип шагов приближавшейся группы людей. Затем, как положено по уставу караульной службы я окликнул подходивших и, получив требуемый ответ, опустил карабин. Я понял, что меня пришли досрочно сменить с поста, и выполнил все положенные при смене караула действия и правила. Прибыв в кубрик, я поставил карабин в пирамиду в помещении для оружия, которое мне открыл дежурный по роте матрос, и лёг на своё место отдыхать.

Мне не спалось, я никак не мог отойти от только что пережитого события. Вскоре я услышал голоса у тумбы дежурного по роте и понял, что это касается меня. Я решил ни в чем не признаваться, и когда ко мне подошёл дежурный, чтобы разбудить меня, я уже был внутренне собран. Меня пригласили в красный уголок, где помимо дежурного по части капитана второго ранга уже находились командир роты, замполит и старшина роты. Как меня ни крутили, я утверждал одно, что стоял на посту, пока меня не сменили, и что при этом со мной ничего не случалось. Дежурный по части сидел весь зелёный от злости. Мне его было, искренне жаль — он по моей вине попал в комичную ситуацию, из которой не мог найти выхода. По глазам своих командиров я видел, что принял единственно правильное в той ситуации решение. Подтверждением этому было благодарственное письмо моей маме за подписью командира и замполита роты за хорошее воспитание сына, о котором я узнал от мамы по прибытия домой.

Большое значение для всех военнослужащих срочной службы, независимо от рода войск, имеет переписка с родными и близкими, включая жён, невест и просто девушек и друзей. Ожидание писем — явление особенное, и переживания, связанные с этим, происходят на самом высоком эмоциональном уровне. Я тоже не был исключением, много писал сам, и с трепетом ожидал писем из Красноярска. Писали мне мама, брат, дядя Паша и другие родственники и друзья и, конечно, Валя, девушка, считавшаяся моей невестой, что уже не являлось секретом для ближайшего моего окружения, потому что это официально было объявлено перед моим призывом в армию. Недалеко от меня в порту Находка на флоте служил мой друг детства — Толя Соколов, я о нем уже упоминал. Переписка с ним имела для меня тоже большое значение.