Иван Алексеев - Лебединое озеро

Обида напоминала о себе и в оставшиеся крымские деньки, понизив уровень восхищения местными красотами и повысив градус настороженности к окружающему человечеству. Покалывала она и в чопорном Воронцовском дворце рыцарской архитектуры, который Черчилль нарёк кусочком старой доброй Англии. И на живописной его террасе с мраморными львами, с которой во всём великолепии предстаёт южный фасад замка с башенками-минаретами и надписью на арабском языке: «Нет победителя помимо аллаха». И в окружающем замок прекрасном парке с привычными уже нам аллеями чужеземных растений, цветниками, полянами и фонтанами, птичьими озёрами со спокойными лебедями, необычными, кувыркающимися через голову, иностранными белыми утками и знакомо ныряющими родными кряквами и совсем непривычными для правильного парка пространствами каменного хаоса из материала стен замка — валунов крепкого магматического диабаза.

Покалывала обида и на плато Ай-Петри, куда расторопные татары уговорили нас подняться по горному серпантину с остановками у водопада Учан-Су, за проход к которому берут дополнительные деньги, и на промежуточных видовых площадках, где денег пока не берут.

С высот Ай-Петринской Яйлы пропала иллюзия стекающего от горизонта к берегу моря. Её заменила другая — дымка, в которой море соединялось с небом и растворялось в нём. Иллюзию дальнего плана обрамляли виды ближнего — заливов Южного берега, его скал и хребтов, Ялты с посёлками.

На долгом спуске с плато по канатной дороге угадывались места, где мы бродили, был виден весь Мисхор и сверкающий Ленин над Юсуповским дворцом, вновь напомнившие о реставраторе, который где-то там, внизу, разливается соловьём перед новой жертвой.

Интересно, сколько людей клянут его плохим словом? И каково это — уметь войти в доверие, подняться в глазах людей, а потом самому же разрушить пьедестал и пасть в касту проклятых и отверженных?

Я вспомнил, как позавидовал представленной нам с Галей жизни реставратора и её итогам. Пустым словам позавидовал. Фальшивой нарядной обёртке, под которой скорее всего блеф, существование одним днём и предсмертный страх, так запомнившийся мне в испуганных глазках вспотевшего реставратора. Интересно, кого он по жизни обманывает больше — таких, как мы, или себя?

Впрочем, жалеть лгунов себе дороже — вот и дядю Сашу пожалеть у меня не получилось. Бог с ним. Пусть коптит небо, как умеет…

Мы же с Галей, завершая намеченный экскурсионный план, в день перед отъездом добрались на севастопольском автобусе до расположенного на склоне перед Главной грядой посёлка Олива, свернули с трассы на заворачивающую в посёлок дорогу и пошли по ней вверх, стремясь выйти к старому шоссе и древнему горному проходу Шайтан-Мердвен.

Перед посёлком дорога разделилась. Одна уводила влево от домов к глухому бетонному забору. Вторая, огибающая дома, пугала указателем к дому-музею советского писателя Юлиана Семёнова, которым следовало полагать почерневший от времени деревянный двухэтажный коттедж, нависший вороньим клювом над крутым песчаным склоном. Мы свернули на третью, влившуюся в посёлок и раздвоившуюся в нём на улицы, прошли мимо зелёного когда-то щитового барака — бывшего офицерского общежития, как узнали позже, — и мимо магазина, удачно срезали две петли уличного серпантина по лесенке и оказались перед разбитым просёлком и лесными тропами, уводящими в горное редколесье.

На одну из троп чуть ниже нас уверенно ступили три по-спортивному одетые женщины. Время близилось к обеду. Подниматься было жарко и трудно. Блудить не хотелось, и мы поспешили за уверенными дамами, явно знавшими дорогу наверх.

Женщины поднимались медленно, с остановками и громкими разговорами. Как ни старались мы с Галей сбавить шаг, всё равно их догнали. Одна из трёх оказалась четырнадцатилетней девушкой с нежным личиком, детским говорком и бабьими тяжелыми ногами с тазом, мало отличимыми от маминых. Эмоциональная и яркая мама Света, родом из Запорожской области, служила старшим прапорщиком и водила по окрестностям ребят из военно-исторического клуба. Самая старшая из трёх, худая и спокойная харьковчанка Надежда служила со Светой раньше, в украинской армии. Сейчас Надя жила в Подмосковье, куда перебралась, вторично выйдя замуж. Сюда приехала решать проблемы с пьющим сыном, живущим в том офицерском общежитии, что мы видели по пути. В том же бараке жила Света с дочкой и, отдельно от них, бывший супруг, отставной подполковник, поломавший Светину жизнь. Женский разговор, собственно, и вертелся вокруг загубленной молодости, этого подполковника и его пьянства, в котором сомневалась Надежда, да около нового Светиного контракта и того, как бы ей договориться с медиками, чтобы они разрешили трубить дальше, несмотря на больную ногу и проблемы с сердечком.

Нас с Галей, потных и запыхавшихся, дамы приняли душевно.

— Немного осталось, — подбодрила прапорщик Света. — Этот подъём, от посёлка к шоссе, самый трудный. По Чёртовой лестнице подниматься легче и быстрее.

На старую севастопольскую трассу мы выбрались вблизи ухоженной могилы крымских партизан с мемориальной доской. Света с дочкой похвалили ребят из своего клуба, обещавших и покрасивших к маю памятник и оградку. Затем по шоссе мы прошли к мостику над горным ручейком, текущим в окружении валунов и глыб известняков. Отсюда поросшее лесом понижение в каменной стене было как на ладони.

Света указала на левую от Шайтан-Лестницы стену скалы Мердвен-Кая, на которой всегда висят альпинисты. Присмотревшись, мы действительно увидели на захватывающей дух отвесной белой стене ползущие по трещинам цветные фигурки, связанные красными верёвками.

— Знаешь, о чём я мечтаю? — спросила Света у подруги. — Залечить чёртову ногу и залезть на вершину по этой скале. Вот когда я смогу сказать себе, что жизнь удалась!

Свернув с пустынной трассы на тропу, мы полезли в горы по крутому склону. Под ногами окаменевшие глины и песчаники, повсюду разбросаны глыбы, оторвавшиеся от скал. Скоро оказываемся у подножья обрыва Главной гряды, перед самой тесниной — каменным желобом, круто уходящим до перевала. Тропа ведёт то по каменным завалам, то по полкам и карнизам крутого склона Мердвен-Каи. Путь извивается среди скал, развалов глыб и зарослей пушистого дуба, кизила и липы. Наклон градусов 40, поэтому путь идет крутыми зигзагами, местами очень узкими.

— В войну немцы взорвали лестницу, блокируя выход из Севастополя, — рассказали нам женщины. — Поэтому теперь приходится лезть и прыгать. А до войны, говорят, здесь спокойно проходили пешеходы, навьюченные животные и двухколесные конные повозки. Облагородившие проход предки где скалу подрубили, где глыбы растащили, где расширили узости подпорными стенами — в общем, подправили естественную теснину, устроив скалистые марши длиной от 5 до 20 метров с 23 поворотами. А мы постарались сломать то, что они построили. Правда, сломать полностью у нас не получилось — кишка оказалась тонка.