Иван Алексеев - Светлые истории

Слова гимна пару дней крутились в голове Игната, как крутятся, обманывая сознание, рифмованные песенки ни о чем. Игнат поначалу так и подумал про гимн — ни о чем. И только позже понял, что он запомнил не слова, а то выраженное пением и зависшее над залом настроение, открытое Игнатом и в себе. Настроение это было сродни предчувствию полета. То, что пришло к Прянишникову в летней школе. То, что звало его, когда он читал про Ершалаим. То, что примиряло его со знанием усредненности своих обычных способностей. И то, что было сродни предчувствию, возникало после предчувствия и помогало предчувствие реализовать, преодолевая силу жизненных обстоятельств.

Когда Игнат поступал на мехмат, то знал, что поступит и что закончит курс, и что это для него не самый плохой путь из возможных. Но ту же информацию, которую знал о себе, он выводил и о других — тех, кого понимал. Наверное, ему несложно было это вывести, но исполнение предвиденного все же завораживало. Чтобы исполнилось, надо было уметь реагировать на обстоятельства, и знать, как отреагировать. Этих умения и знания в нем не было, но они приходили в нужный момент — откуда?

Иногородних абитуриентов селили в пятиэтажные общежития первых курсов. Одним из соседей Игната по комнате был дагестанец, золотой медалист. Смуглый, горбоносый, волосатый, с еще нежной верхней половиной лица и уже дневной щетиной на подбородке, внешне он, конечно, отличался от Игната, который даже не брился. В силу происхождения отличался дагестанец и некоторыми привычками поведения, — но если все эти внешние особенности не учитывать, то в нем можно было бы увидеть отражение того Прянишникова, который не стал бы поступать в интернат при университете, а заканчивал среднюю школу дома и там же готовился к поступлению в университет.

Дагестанец был родом из села. Он точно был лучшим в своей школе, в своем селе и в своем районе. И не просто лучшим, а выше всех на голову — пример и надежда.

Хороший и на удивление спокойный и толковый дагестанец, всему вокруг радующийся и готовый ко всяким трудностям, нравился Игнату, который очень жалел, что без интернатского знания типовых вступительных задачек, которыми экзаменаторы быстро тестируют и сортируют абитуриентов на устных экзаменах, в университет соседу не поступить.

Письменную математику они с соседом сдали одинаково — на тройки. Самолюбие дагестанца было задето. Игнату пришлось не то, чтобы его успокаивать, но вместе с ним еще раз сходить к вывешенному огромному плакату с результатами, чтобы наглядно показать, что половина номеров на плакате вообще перечеркнута, так что тройка — это не плохо, а продолжение конкурса, где количество претендентов сразу уменьшилось до приемлемых двух-трех человек на место.

В интернате его научили, что на следующем устном экзамене по математике надо было обязательно получать пятерку. Игнат отработал, как учили, а дагестанец получил тройку, чего и следовало ожидать. После второго экзамена он уже мог собирать чемодан, но сходил еще на третий и уехал с двойкой по сочинению. Без всяких скидок с ним обошлись, не по-человечески. А ведь мало кто, наверное, из сегодняшних дагестанских выпускников мог бы с ним посостязаться в письме. И разговаривал он правильно. И многое прочитал…

Получилось так, что они не попрощались. Вспоминать об этом Прянишникову было неприятно. Он должен был сказать парню хотя бы пару ободряющих слов, а не сказал. Слишком озаботился собой, получив тройку по сочинению.

Страсти по сочинению помнились очень ярко. Предложенные темы были не его, требовали конкретного знания текстов не самых любимых им писателей. И все-таки Игнату показалось, что он смог выпутаться, выбрав Горького, придумав концовку с выводом и поставив к месту пару цитат, которые с испуга увидел, как напечатанные, со всеми знаками препинания. Оценка показалась ему несправедливой. К тому же тройка рушила планы, заставляя на последнем испытании по физике, где он не чувствовал себя уверенно, получать единственно допустимую пятерку.

Струхнувший Игнат целый день протолкался по коридорам главного здания на Ленинских горах, ожидая вместе с еще более недовольными двоечниками апелляции, пока не дождался к вечеру, чтобы с ним, наконец, поговорили, указали на пять стилистических ошибок и две запятые, которые ему посчитали за одну, чтобы не ставить двойку, — и отпустили ни с чем.

«Но вот раскрытие темы и вывод в конце — это хорошо?» — «Это отметили в рецензии. Один из преподавателей ставит тебе неудовлетворительно за ошибки, зато второй как раз отмечает стройность изложения и твой вывод, добавляя балл. Если не согласен, давай отдадим работу на переоценку, но как бы нам не попасть на первое мнение!»

Одна Галина Васильевна его поняла, обругав проявившуюся страсть словесников к стилистическим ошибкам. Им бы надо учителей сначала научить видеть такие ошибки, чтобы учителя смогли научить тому же своих учеников. Все это неправильные происки заносчивого филфака, желающего оценивать абитуриентов по одинаковым критериям. Она каждый год требует не замешивать физиков с лириками и в этом году обязательно еще раз поднимет этот вопрос и на педагогическом совете, и на совещании по итогам приема в университет…

Дагестанец уехал, настроение Игната испортилось, но в день экзамена по физике парня будто выпрямили. Он поплыл вслед зовущей его удаче, как в летней школе, и все у него получилось. Ему достался билет, который Игнат хорошо знал, задачи, подобные которым он много раз решал, и абитуриенты, на фоне которых он выделялся, так что принимавший экзамен аспирант оперативно нарисовал ему отличную оценку.

Вечером воодушевленный Игнат разговаривал с одноклассником Лебедевым, расстроенным четверкой по физике. Лебедев был упертый и резкий парень, на год старше Игната, ширококостный и внешне похожий больше на крепкого мужика, чем на юношу. Крепость его фигуры притягивала Игната ожидаемой надежностью и основательностью характера. Лебедев один из их десятого «е» поступал на физфак, поэтому вечерами заходил обычно расслабиться к бывшим одноклассникам и будущим мехматовцам. Компанейски они готовили картошку — частью недожаренную, а частью сгоревшую, потому что накладывали ее с горкой на сковородку и мешали кое-как, потом долго пили чай и болтали о пустяках.

Соответственно возрасту и наваливавшейся после ужина сытости, разговоры ребят часто сходили на скабрезности. Лебедев отличился, когда некоторые решили похвалиться, что уже знали женское тело, и озвучить доказывающие это подробности. Он сказал в свою очередь, что во втором классе переспал с девочкой — какой-то дальней своей родственницей и ровесницей, приехавшей с родителями к ним в гости и уложенной выпившими взрослыми к нему в кровать. Рассказал так красочно, что некоторых этот рассказ задел за живое. Мол, не может этого быть, не поднимется ничего в этом возрасте, а если поднимется, то ничего не сумеешь. И получилось, что Лебедев словно против всех, а над ним посмеиваются. Он так и спросил: «Думаете, вру?» Спросил, глядя в глаза сразу всем и с такой неожиданной обидой, что Игнат подумал — не врет.