Иван Алексеев - Светлые истории

В каждом поколении есть бацилла разрушения, как без нее? Но поддерживать ее, дать размножаться, запустить внутрь. Зачем?

И ни слова правды, как будто соревнуются во лжи. И то, что говорят «С нами бог!» — тоже неправда. Ведь не хотят милости.

И вечная война! Новым рекрутам пообещают все, чего те захотят. Готовых к соблазну соблазнят чем угодно. Если на щитах станет модным писать «С нами любовь!» — напишут солдатам и эти слова. Пообещают им суверенитет, единство, свободу, права, достоинство — берите, чего и сколько хотите, только забудьте о милости!

Конечно, быть человеком и стремиться стать посланником бога на земле в нашем обществе тяжело. Легче забыть о том, что «одержу победу Я и Мои посланники!» 13 13 Коран 58: 21 (20) Но тогда приходится лгать. А тот, кто лжет, выбирает сторону сатаны…

Оторвавшись от окна, Прянишников зашел в темное купе, все еще пахнущее селедкой. Толя мирно похрапывал, накрывшись простынкой. Было не жарко и не холодно. Кондиционер хоть и выключили, но недавно. Прянишников тоже прилег и накрылся.

Из соседнего купе в стенку ударили ногой. Словно тяжелый человек неловко повернулся на своей койке. Странно: вроде бы Прянишников видел на том месте субтильную женщину.

Мимо двери пошаркал тапочками и пропал в туалете очередной полуночник.

То ли приветствуя кого-то, то ли пугая, прогудел электровоз…

Прянишников перестал закрывать глаза. Сна не было.

Память продолжала вести параллельные линии Игната и украинцев, — но уже без эмоций, холодно и размеренно, точно примеряясь к стучащим о рельсы колесам.

Генка и тот парень из Орла — лучшие друзья Мишки, еще с интерната, всюду и всегда бывшие вместе, что же вы ему не помогли?..

Игру на деньги эта неразлучная троица завела сначала по копеечке, а ближе к первой сессии — на всю стипендию и родительскую субсидию, и чуть не до утра, меняя комнаты общежития, чтобы не сильно злить учившихся чудаков.

Мишка был самый удачливый в компании, всегда с деньгами. Орловчанин оставался при своих. Генка немного проигрывал, и чтобы играть, связался с фарцовщиками. Вечерами он обходил комнаты, предлагая купить у него заморское барахло. От нужды у Генки появилась купеческая точность оценки, у кого завелись деньги, и убеждающий напор их немедленно потратить. Игнат однажды тоже не устоял: наэкономив пятьдесят рублей, купил у него джемпер, неудобно обтягивающий шею, короткий и совершенно не нужный.

Когда игра вышла за границы общежития, Мишка почти перестал пересекаться с соседями по комнате. Встретить его можно было теперь или утром, если не было первой пары, или ближе к вечеру, когда студенческий люд начинал возвращаться домой, а он, как раз отоспавшись к тому моменту, готовился в ночную.

Для Игната Мишка был светлячком манящего мира легкой жизни. На занятия ходить он и не думал и ничего не боялся, поняв довольно лояльную атмосферу факультета и договорившись со старостой группы не отмечать прогулы в журнале. Первую сессию он сдал играючи, вторую — без пятерок, но ведь совсем не учился!

А как красиво он одалживал деньги до стипендии, доставая из кармана пачку пятерок и десяток! В общем, дотянуться до него было трудно, но Игнату было достаточно того, что Мишка его замечал и покровительствовал ему перед картежниками.

Игнат возвращался после занятий первым и был для Мишки иногда, как будильник. Тот садился на кровать, потягивался и шел в трусах к шкафу причесываться, разглядывая себя в зеркало. Иногда трусы не скрывали его напряженной плоти. Игната он не стеснялся…

С московских орбит картежники принесли в общежитие первых курсов живое знание обычной жизни. Без хороших сигарет, водки, коньяка и закуски теперь они не играли. Закуску им доставала незамужняя продавщица мяса и колбасы одного из столичных магазинов. Она им обеспечивала и другие потребности.

Как понял Игнат, с продавщицей они познакомились на одной из заигранных квартир. Она пришла с лысым ухажером, который проигрался и был немедленно отставлен в пользу Мишки. Была она невообразимо стара — двадцать восемь лет — и отличалась хорошо округлившейся на добром питании фигурой и горячими фантазиями, проистекающими от страхов засыпать в своей отдельной квартире в одиночку. Одним из любимых развлечений у картежников стало повыспросить очередного ухажера, которого продавщица пустила в свою постель, как она раздевалась и помогала кавалеру, готовая на все, как закатывала глаза и как просила выходить из нее, не заканчивая.

Орловский заводила похвалился тем, что не выходил. «Ну и дурак! — восхищенно сказали ему Генка с Мишкой. — А она что?» — «Да ничего, — махнул он им рукой. — Немножко поплакала как девочка. Потом мы еще с ней выпили, и она все забыла».

Эх вы, друзья! Поощряли Мишку, похваливали, а потом, когда пошла крупная игра, бросили. Сами утекли, а парня оставили прикрывать отход. Пропал бы он, если б не отец. Да и не известно еще, что с ним стало. Не просто так Коран запрещает азартные игры…

Линии в ночи переменились, и хохлы теперь стали фоном и спрятались за студенческими воспоминаниями Прянишникова. В них он почти жил, а с хохлами спускался, как по реке, течение которой не осилить, пока не выплыл на бережок к Тарасу Бульбе.

Красивы украинские ночи, душевны украинские песни, щедра украинская земля. Мила украинская вольница русскому сердцу. Но слишком уж ветрена, нетерпелива до любезной ей легкой жизни. Если бы еще смогла она придумать свой особый путь. Так не придумала ничего лучше того, что «моя хата с краю». А хитрецы тут как тут. И обнимут, и пожалеют. И посоветуют одной быть. То турки обманут, то поляки. То цивилизованная Европа. То оплот демократии. И всегда в незалежной найдется красавец, заглядывающийся на чужое добро. И должен будет брат исправлять предательство брата дорогой ценой. А несчастный отец — вразумлять неразумных своим горем и своей смертью.

«Ще не вмерла Украина» — это трогает душу за те же струны, что и «пощады никто не желает». Но разве пощада не выше жертвенной гордости? Ведь «не жертвы хочу, а милости».

Смерть за идею имеет смысл тогда, когда идея согласна с промыслом, прочувствована каждой клеточкой, когда она своя, родная, как у Тараса Бульбы.

Перебирая и расставляя по местам старые картинки, Прянишников снова подошел к сильному в юности стремлению избрать себе друга, и к тому, как судьба то ли давала ему на это надежду, то ли обманывала его.

Стремление дружить занозой сидело в голове Игната, пока он не женился.

Таким другом ему мог стать молчун Саша из летней школы. Или дагестанец-абитуриент. Или упрямый Лебедев. Или Мишка, если бы не его картежный выбор.