Сергей Яковлев - Советник на зиму

У Асмолевского запылали уши. Застыв на секунду в замешательстве, он нехотя, не глядя на Низговорова, поменялся с ним местами и дрожащим от обиды голосом прочел:

«Для наведения порядка в городе считаю необходимым возродить институт дворников. Дворник — главное лицо. От него зависят и чистота, и дисциплина. Дворник первый останавливает хулигана и ловит за руку воришку. Каковы дворники, таковы и горожане.

Дворниками назначаются лучшие, самые трудолюбивые и ответственные жители города. Дворник должен иметь приличное образование. Зарплату дворника приравнять к зарплате министра.

Костюм дворника должен быть цвета сухой травы (цвета совести). Совесть всегда имеет цвет сухой травы».

Асмолевский огласил все это вполне серьезно, без малейших ужимок. Он был перепуган и едва ли сознавал, что читает.

Остальные сидели, опустив глаза.

— Интересно, из каких денег мы будем платить им зарплаты министров? — подала с дальнего конца стола голос Постила.

— Эля говорит, нам не хватит денег, — перевела Маргарита Разумовна недовольно вскинувшемуся губернатору.

— А эти костюмы, как вы выражаетесь, цвета сухой травы — знаете, в какую копеечку они нам влетят? — продолжила Постила.

— Что за черт! — отреагировал Потап Степанович.

— Да вы не волнуйтесь, все получится, — сказала Маргарита Разумовна. — Просто в этом году бюджет, видимо, уже сверстан… Да, Эля?

— Хм. Можно, конечно, отказаться от празднования юбилея и на эти деньги пошить костюмы…

— От юбилея мы не будем отказываться, — твердо сказала Маргарита Разумовна. — Мы должны бы за каждый день, что Потап Степанович с нами, Бога благодарить. Каждый день ему праздники устраивать… А как в будущем году? Что у нас там с деньгами, Эля?

— Хм. До него еще дожить надо.

— На будущий год обязательно сделаем все так, как вы задумали, Потап Степанович, — успокоила Маргарита Разумовна. — А нынче, если денег мало, надо устроить субботник. Как раньше делали. Мы же все бегали на субботники, весело было! Каждому метлу, лопату в руки — и к вечеру город как новенький!

— Все-то у вас весело получается, — отозвался подобревший губернатор. — Тогда вот что. Субботник, да не такой. Только для работников администрации! Снизу доверху! Всех — в башню. Поставить чан с водой, каждому дать чистую тряпку. И пусть отмывают этих бомжей или как их там…

— Холодно же, Потап Степанович! Бррр… Даже у нас руки застынут, а этим беднягам каково?

— А ничего. Воду согреть можно.

Когда расходились с заседания, Низговоров не удержался, обронил через плечо Асмолевскому:

— Это, уважаемый, и есть демократия: ни нашим ни вашим. А вы хотите всех за горло железной рукой — и чтоб не пикнули?

На другое утро сияющий Миша подал к подъезду башни новый серебристый автомобиль. Усаживаясь в комфортабельный салон, Низговоров чувствовал себя победителем. Вчерашние волнения не изгладились; продолжая их мысленно перебирать, он сам поражался безграничным, как оказалось, своим ресурсам. И хотя его решительная контратака в конце заседания, опрокинувшая врагов и их трусливых приспешников, с политической точки зрения выглядела безупречно и вполне согласовывалась как с его публичной позицией, так и, казалось бы, с собственными убеждениями, — сомнения все-таки были неизбежны. Он почему-то вспомнил нотацию, прочитанную в постели Даше; вспоминал и более далекие по времени эпизоды, вроде истории с Анной или визита в качестве советника в больницу, вплоть до той сложной внутренней борьбы с самим собой, когда он малевал на чердаке театра «Человека огня», — и пришел к парадоксальному выводу: побеждать радостно, но противно; выгодно, но безнадежно.

Однако следовало держаться достигнутого. Он уже упускал из рук вожжи, расслаблялся, и вот к чему это привело: к попытке путча. Время от времени необходимо нагонять страх…

Викланд прибыл к нему на совещание первым, опоздал всего на три минуты и счел нужным извиниться:

— Меня задержал в коридоре сексуально озабоченный министр… Простите, это звучит не слишком прилично. Я хотел сказать, ваш знакомый, почему-то назвавшийся министром. Передал новые стихи. Что вы об этом думаете?

Низговоров кинул взгляд на рукопись.

Стать маленьким и сжать свой крохотный конец,

И так, с ним в кулачке, от неги разомлев, скончаться.

Это, должно быть, написалось у Щупатого после вчерашнего заседания. Вполне равнодушный к собственному унижению, он очень тяжело переживал за безответно любимого им Асмолевского.

— Вам везет на озабоченных, — пошутил Низговоров. — Одних беспокоит маленький конец, других огромная Россия…

— Да-да, Россия… Так он министр? Это может вызвать у издателей дополнительный интерес. По-моему, у него идет развитие, но это консервы, да? Мы не знаем, что в банке. Ее нужно распечатывать. Здесь пригодился бы доктор Фрейд. Все русские — законсервированные художники. Даже министры. А у вас по-прежнему творческий кризис?

— Напротив. Теперь я знаю, над чем и как стал бы работать. У меня совсем другая рука, другой почерк. Чувствую в себе силы все написать заново.

— Все — это…

— Все — это все.

— Вам надоели старые боги, хочется нового?

— Возможно.

— Я слышал, вы написали статью. Ее нигде нет, но про нее говорят. Она вышла в самиздате? Это немножко опасно. Не самиздат, конечно (теперь у вас свобода), а слишком серьезное отношение к культуре. Мы на этом уже горели… Обжигались. Поэтому Европа боится Россию. Наша «цветущая сложность» — это тривиально… кхе… цветочки, вот! Цветочки по сравнению с вашим доверчивым отношением к разным идеям. Вы все утяжеляете и превращаете в трактор. Иногда в танк. Сначала нас попридавливал ваш Достоевский. Потом вы подобрали Маркса, обули его в траки и поехали на нем: пур-пур-пур-пур… А теперь повсюду лязгают русские гусеницы экономического либерализма! Я не шучу. Ваша пресловутая отзывчивость только усугубляет угрозу. Мы в Европе не любим Америку. Она слишком простая, да? Она примитивна. Там все так, как раньше было у вас в колхозе: люди думают и говорят одинаково. Им кажется, что все должны жить как они, что ничего лучшего просто не может быть. Но Америка изобретает для людей тупые забавы, которые отвлекают их от проклятых вопросов. Американец обременен жизнью, он не так быстро заводится и не мечтает всякий раз перевернуть вселенную вверх дном. И сейчас европейцы оказались перед непростым выбором. Как у вас говорят, посередине двух огней. Открыть двери противному американскому стандарту и потерять свое умное лицо — или со страхом ждать новый трактор… Не обязательно русский. Возможно, чей-нибудь еще. Который приедет отнимать жизнь…

— Можете не продолжать. Я догадываюсь, что выберет европейский обыватель. — Низговоров был рад нежданному аргументу в пользу своей теории. — Мировой центр переместился в Штаты. Европа в целях безопасности готова смириться с ролью культурной провинции. Вы все-таки неисправимые христиане…