Сергей Яковлев - Советник на зиму

— Господи, какой цинизм! Из-за этого вы и театра лишились, — сокрушалась Маргарита Разумовна.

Не мог смолчать и ядовитый Асмолевский:

— Некто говорил: «нищих всегда имеете с собою, а меня не всегда имеете». У него тоже не было совести?

— Отвечаю по порядку. Я действительно лишился театра оттого, что потерял эталон. Его просто не осталось в жизни, кругом одни осколки. Откуда же ему взяться в искусстве? Нельзя из руин, из хаоса наскоро слепить гармонию. На что я должен глядеть, с чем сверяться? Господин Низговоров не даст мне соврать, что сейчас, например, выставленная каким-нибудь концептуалистом ржавая консервная банка или, прости господи, писсуар идут наравне с полотном Рубенса, на которое великий мастер потратил годы работы. Здоровый визг или забористое словцо с эстрады стоят дороже, чем прекрасный романс. Я и повизжать могу, но пусть общество сделает заказ! Пусть решит, наконец, чего оно хочет. Общество, а не одна Нина Мордуховна. Пока заказ не сформулирован — терпите все, что вам предлагают, и веселитесь.

— Как же общество может сделать заказ, если оно само, как вы сказали, в осколках?

— Заказывать будем мы!

— Валя, но у нас демократия…

— Пока большинство отмалчивается, разговоры о демократии лишены оснований.

— Ох, не завидую я вам, когда это большинство заговорит!

— Демократия не обязательно ведет к свободе. Бывало и наоборот.

— Да, тысячу раз слышали!..

Уже изнемогая, Маргарита Разумовна взывала к безучастно сидевшему Низговорову:

— Вадим, вы художник, скажите ему!

— Надо учиться работать на любой сцене, — нехотя выдавливал из себя Низговоров.

— А как же. Мы с вами и учимся, — отвечал Марат Сафарбеевич внешне бесстрастно, но, как чудилось Низговорову, не без задней мысли.

Впрочем, беседы не всегда проходили столь бурно. Маргарита Разумовна старалась придать им характер легкий, подчас игривый. Однажды сказала с неподдельным ужасом:

— Я слышала, за границей придумали еще «голые новости»! Молодые дикторши начинают рассказывать о событиях дня и на ваших глазах раздеваются, непринужденно так снимают и лифчик, и трусики, остаются без ничего!

— Без ничего — наверное, когда уже доходят до новостей из России? — предположил Марат Сафарбеевич. — Не принимайте близко к сердцу, это идет от извечных мужских комплексов! Мужчины, чтобы вы знали, робки и самолюбивы. Больше всего на свете они боятся отказов. Поэтому предпочитают свободным женщинам пленниц. Или служанок. Или подруг жены. Или своячениц. Или вот даже виртуальных особ. Кто всегда под рукой и не преподнесет сюрпризов…

В тот вечер Козлов ровно в шесть заспешил домой, а Низговоров, задумавшись, остался наедине с Маргаритой Разумовной в кресле у стола и продолжал по привычке следить за живой сменой акварельных тонов на ее лице, отражавших сложную игру ума. Он уже научился узнавать по этому лицу о зарождении многоходовых интриг, о реальных и мнимых опасностях, о перспективах того или иного дела, о том, как следует реагировать на ее слова (часто вопреки их значению) или, того пуще, на ее говорящее молчание…

— Вы тоже предпочитаете пленниц свободным женщинам? — грубовато пошутила она, желая вывести его из оцепенения.

Низговоров смешался.

— Ваше лицо… — сказал он. — Вы не боитесь его? Оно ведь выдает вас с головой.

— Да я только рада этому, мне нечего скрывать!

— Не скажите. Но вы сами, наверное, не догадываетесь, какие тайны свободно разгуливают по вашему лицу. Вы как барометр: поглядев утром на вас, я уже знаю, какая весь день будет погода.

— Вадим, вы нахал! Хотите сказать, что раздеваете меня против моей воли? Смотрите «голые новости»?

— Помните нашу первую случайную встречу в театральном фойе? Как вы меня тогда отличили в толпе, как тепло приветили… Знаете, у меня есть чувство, что ваша тогдашняя улыбка предопределила весь мой путь, вплоть до сегодняшнего вечера.

— Господи, да мне просто жалко вас стало! Видный молодой человек, интеллигентный, а держится застенчиво, в каком-то рваном пальтишке… Не занимайтесь мистикой. Мы с вами сейчас слишком возбуждены.

— Возбуждены? Вы, хладнокровная похитительница чужих сердец, возбуждены?!

— Перестаньте издеваться. Послушайте лучше, как мое сердце стучит. Да чего вы испугались!

Низговоров действительно немного оробел. Можно ли так далеко заходить с языческой богиней, в которой ищешь участия и от которой в немалой степени зависит твое благополучие? Древние полагали, что можно. Он придвинулся со своим креслом вплотную, неуверенно положил руку на небольшую надежно упакованную грудь Маргариты Разумовны.

— Ну?..

— В самом деле. Это радостное волнение.

— С чего бы?

— Вам удалось сблизить меня и Марата Сафарбеевича. Между нами не возникло вполне вероятных в данной ситуации вражды и соперничества. Вы предотвратили маленькую войну и, по-моему, законно празднуете успех…

Ладонь его медленно сползла с груди и с неизбежностью легла на юбку между колен Маргариты Разумовны.

— У вас сегодня меланхолическое настроение, — промолвила она зазвеневшим голосом.

— Я ведь тоже тогда отличил вас. Вы мне сразу понравились, даже снились…

Юбка была длинная, из плотной шерсти, и все, чего он достиг осторожными и довольно вялыми движениями своей неловко вывернутой через два кресельных подлокотника руки — это нащупал под ней еще более тугую преграду с жесткими рубчиками швов и пряжками застежек.

— Перестаньте, Вадим. Для вас я уже старуха, — сказала Маргарита Разумовна, забирая его руку своими двумя, но не отталкивая. — Признайтесь честно, вы любите кого-нибудь? По-настоящему?

Он уже понял, что ввязался в безнадежное предприятие, не чувствовал в себе ни малейшей тяги к продолжению и обрадовался отвлекающему вопросу.

— Кроме вас? Любил, Маргарита Разумовна. Но это было давно.

— Вот язва! Кто бы мог подумать! Не зря говорят, что в тихом омуте… Уберите-ка руку, войти могут.

— А я никого не боюсь. Кроме Потапа Степановича, он ревнивый. Но ведь он уже уехал.

— Ох, этот Потап Степанович… — Маргарита Разумовна вздохнула. — Лгунишка вы, Вадим. Я ведь знаю про ваши страсти-мордасти с цыганочкой из театра. Скажете, не тоскуете больше по ней? Все испарилось?

— Я переродился, Маргарита Разумовна. Прежняя жизнь похожа на сон: может, когда и вспомнится, растревожит — а что толку? Входа туда нет.

— Это верно. У нее, конечно, тоже характерец… Марат Сафарбеевич расторгнул с ней контракт, надеясь спасти театр, а она ему залепила пощечину. Только вы никому об этом не рассказывайте, он мне по большому секрету проговорился! И чего добилась? Теперь ее никто на работу не возьмет. С голодухи, наверное, пропадает… А такая талантливая!