Игорь Чернавин - Необъективность

Здесь, разумеется, тоже не всё идеально. Вот интересно с самою землёй — из года в год её чистишь от стёкол, чтоб, если кто босиком, не поранил бы ногу, но стёкла, гвозди вылазят по новой (сколько же здесь насорили) — сама земля их толкает наружу.

…Примерно так же с людьми — только при мне Наполеонов здесь было штук шесть, шесть «дурачков деревенских». Сейчас седьмой на подходе — что же им, «бедным», неймётся. Первым был завхоз дурдома, он принимал на работу людей из деревни, он им выписывал дров и изредка давал трактор. Но филиал от дурдома закрыли, и тот завхоз, хоть и жил ещё долго, но скоро всеми забылся. Лет пять здесь главной была продавщица. Когда потом началась перестройка, карточки, в городе плохо, сюда приехали: она — бухгалтер, а он — технадзор, пригнали трактор с пожарной машиной, и по лесам на «Урале» убили дороги. Потом, четвёртый, «казак», этот — хохма, и горе — лошадь его потравила мне сад, его овечки сглодали кору на деревьях. Грамота Ельцина и фото в бурке, а на стене в ножнах сабля — он крал овец у башкир, те на конях приезжали к нему разбираться, но атаман скрылся в погреб. Потом был недоблатной — восстановил давно прорванный пруд, сделал его местом частной рыбалки, но до сих пор рыбаков что-то нету. Шестой скупил три участка, а на одном решил строить — выкопал супертраншею под баню «для стрельбы с лошади, стоя», на третий год — только крошечный сруб и куча гравия, что жрёт собака. Они приходят, уходят, только, как будто от стёкол в земле, от них в душе остаётся досада. Сама история чистится от паразитов. Теперь и я перестал принимать их всерьёз, слушаю, только не верю. Эта реальность к ним альтернативна — их, будто запах, сдувает, тянет в себя странный мир за болотом. Я не совсем уж другой, но мне всегда здесь комфортно…

Быть победительным в действии это сакрально, когда и все в это верят. Но есть и то, что сильнее — быть победительным без всяких действий. «Королей делает свита», нет свит и нет королей, для меня нет, и для других нет в деревне. А за болотом, конечно же, всё «по-иначе», там развиваются странные люди — кажется, всё в них понятно, только с трудом в это веришь.

Здесь кошаки, мышки, овцы и зайки, даже гадюки, сороки, все тебя учат порядку — не оставляй непомытой посуды и крошек ни на веранде, ни в кухне, не позволяй своим пьяным гостям бросать в траву кости рыбы и кур, и почини все заборы (а то не будет коры на деревьях). Потом и сам на тропе не оставишь окурок и подберёшь чей-то фантик.

И люди учат тебя — не пили дров на года — придёт под зиму сосед косоглазый, вычистит весь твой сарайчик (летом придёт с ясным глазом, одним, и с полведром свежей картошки — за сигареты, конечно), потом сгорит вместе с домом, не получивши прощенья — даже костей не нашли в пепелище, впрочем, не сильно искали. Другой (которому как-то котята первого перекопали морковку), как это было уже много раз, пообещает скосить весь бурьян — назавтра сам, попив кофе (пусть позвоночник твой сломан, в корсете), выйди-коси, не сосчитать помогавших. И, «Кинг-Конг жив», вдруг, неожиданно, третий сам постучит в угол дома огромным бревном — сам всё распилит, порубит (правда потом нужно слушать его и говорить с ним). Вот — три ближайших соседа. Здесь совершенно «отвязные» люди — они отвязаны ото всего: от телевизора, от магазинов. Кто без амбиций, не хуже всех тех, что живут там за болотом, просто их качества чётче развились. Зрелище — плача-смеёшься (но нет неясностей за поволокой в глазах), не всех и стоит впускать за калитку. Хотя и ярко, они проявляются редко — каждый по два раза за месяц. И я им тоже, наверное, странен.

Лучшее здесь изучать тишину — неба, горячего солнца и туч, или дождя за верандой (стеной), листьев, деревьев, травы, бабочек и землеройки, вскопавшей под ёлкой. Первое — небо, конечно, но оно — ширма, не больше, перед которой всё здесь и живёт. Не происходит ни что — происходит, тучи плывут, исчезают — нужны часы, дни, года, чтоб познакомиться с ними, но и тогда не предскажешь, что будет. Или соседский котяра — то он мяучит, чтоб только пустил, то — хвост трубой, убегает. После дождя его капли блестят почти до жженья глаза. Красные плоские гроздья калин — месторождение бус дикарей, на светлом фоне листвы, когда ещё не доспели — точно, что под цвет коралла. В городе я не квартира, конечно, но здесь я — всё, я есть забор и калина. А синеватые «цветики» возле окна гнутся — фиксируют ветер. Тихая сапа кружит над сосной, но изредка прокричит своё что-то.

Если нашёл соответствие себя вовне, то, в чём, действительно, правда, как этот древний бревенчатый дом из неподсоченной пихты, как эти сотки участка, или как эти деревья (все посадил сам когда-то) — они тебе помогают. Небо, деревья, трава не замечают людской ерунды, и когда ты вместе с небом — «демоны», потанцевав, сами собою уходят. Бывают годы, когда так «колбасит» — горем, всплывают обиды. Как на работу, выходишь сидеть на веранде — в душе погано, и три дня, и пять — «ну почему так же он…, так она» — на лице будто оскал напряжений. Сидишь и тупо глядишь на забор, пьёшь своё пиво и кофе — час, три, пока не устанешь, потом встаёшь что-то сделать. Но насыщаешься чем-то. На пятый день вдруг легко, и больше нету проблемы. Но уважение к этой работе всегда остаётся — перелопачено столько, в городе просто не сможешь. Это, как если приходишь сюда — или по лесной урёме, или тропой по болоту — дальше живёшь, как плывёшь, солнечно, совсем спокойно. В чём я отличен от местных, что не забочусь, как выжить — как над поверхностью пруда — ни от чего не завишу.

Я наблюдал здесь похожий эффект и с другими — гости из Питера, не до конца, к сожаленью — времени было у них маловато. Несколько лет было много гостей — на ночь укладывать негде. Два дня — нормальные люди, потом капризы и мелкая злобность. Все их эмоции сразу видны, как будто цветные пятна. Кто ты здесь совсем не важно — кто ж тебя, зайку, обидел. Они не верят, что нужно держаться, глядеть на забор, но уезжают всегда чуть светлее. Там далеко в паутине асфальта, много того, что не нужно. Здесь же, во внутреннем мире, если ты выделишь время — всё ещё можно отладить.

А в этот год повсюду в рост пошли сосны.

Полурассеяный взгляд на полнеба. Не надо делать ненужных движений, главное, его законы — всё в поле зренья. С большого склона горы (час подниматься наверх от подножья) стекает вниз густой смешанный лес — утром и вечером там поднимаются, бродят туманы, днём — бегут тени летящих вверху облаков, а в лесу — душно, трава по плечо и, часто, сучья лежащих деревьев. И до горы час ходьбы — полчаса полем-поляной и полчаса идти по-между кочек по почерневшей воде среди длинных берёз, что-то сметающих с неба. Наверху ск алы, и зноя нет, и видно сёла вдали, в мареве малые пятна, и на реке все места, вечно звенящие светом.