Валерий Поволяев - Три дочери

Елена повезла Надю Терехину к себе – отпаивать чаем, приводить в чувство и вообще хотя бы немного ободрить ее, это было просто необходимо.

Находясь в морском батальоне на Невском пятачке, Коваленко попал в такую молотилку, в какую лучше было не попадать.

Батальон получил приказ выбить немцев с крохотной глинистой высотки, опоясанной колючей проволокой. Была создана штурмовая группа, в которую был зачислен и Коваленко.

Группа начала готовиться к атаке. Упускать ничего было нельзя – это могло дорого обойтись. Вооружили группу автоматами, каждому дали по паре запасных дисков, и несколько гранат, за голенищами сапог у бойцов были финки: нож ведь не пистолет, он почти не подводит, осечек у него не бывает. Приготовили и саперные ножницы, для которых колючая проволока – тьфу, перекусить одним зубом можно.

Атака началась с артподготовки. Хотя и не было у наших «богов войны» в загашнике снарядов, снаряды они все-таки нашли, по два на каждый ствол и дружно ударили по немцам, скручивая проволоку в мотки, срезая, словно ножом насыпные, до деревянной твердости утрамбованные брустверы, превращая в пыль опорные столбы и засыпая окопы. Но одного не смогла сделать артиллерия – смести вторую проволочную линию, проложенную только что, сутки назад и не нанесенную на карту разведчиками.

А раз о ней не знали разведчики, то ничего не знали и артиллеристы.

Первую линию моряки взяли легко, в ней фрицев окопалось немного, а вот о вторую линию споткнулись.

Через проволоку второй линии был пропущен ток. Едва к ней кинулись два моряка с саперными ножницами, чтобы перекусить, как громыхнул электрический разряд, по проволоке проворно побежал яркий синеватый огонь, вокруг моряков образовалась электрическая голубизна, и оба они, разом, словно снопы, ткнулись лицами в землю. У первого из них, главстаршины Серебрякова, которого Коваленко знал – добродушного хлопца, мастера играть на баяне, – мигом почернели сожженные руки.

– Стойте! – прокричал Коваленко матросам, кинувшимся было на электрический провод следом за погибшими. – Назад!

Непредвиденная заминка, никто ее не ожидал. Коваленко, лежа на боку, поспешно стянул с себя ватник, просунул ладони в рукава, примерно до середины, чтобы руки были изолированы, подхватил саперные ножницы и легким точным движением перекусил опасную проволоку у столба внизу, потом, перевернувшись, перекусил проволоку вверху.

Верхняя проволока, изогнувшись, скрутилась в несколько петель и сама себя отбросила в сторону. С недалекой высотки, которая причиняла морякам беспокойство, – ударил пулемет.

Струя свинца, хорошо видная в воздухе, – ну будто ядовитая змея просвистела в пространстве, – вышибла сеево раскаленных фиолетовых брызг и ушла в сторону. Коваленко, не вставая, вместе с телогрейкой и саперными ножницами перекатился ко второму столбу, втиснулся в мелкую воронку, оставленную гранатой. Надо было немного отдышаться, не то легкие разорвутся на куски. А о загнанном в атаке сердце и говорить не приходилось.

Но времени, чтобы отдышаться, не было, мичман отплюнулся тягучей сладкой слюной и, когда умолк пулемет, – расчет ставил свежую коробку с патронами, – примерившись, одним ловким махом отсек от столба второй конец проволоки, снова втиснулся в воронку.

Через несколько минут моряки сковырнули с высотки пулеметчиков, трескучую машинку их – «машиненгевер» вообще хотели изломать, превратить в металлические щепки, но тут обнаружилось, что к пулемету имеется три запасных железных коробки с патронами, и экзекуция была отложена.

Пулемет повернули в сторону уползавших фрицев и принялись поливать их – пусть знают, что испытали моряки, когда охватывали полукругом небольшой кусок земли. Пулемет хоть и был тяжеловат, но осечек пока не давал, ствол у него при стрельбе не задирался, хотя и грелся сильно, даже защитный кожух не спасал – слишком много в нем было дырок (вентиляционных, естественно), можно было поджарить себе пальцы.

В том бою моряки потеряли сорок шесть человек только убитыми…

Через два дня Коваленко вместе с капитан-лейтенантом Минаковым отправили в Кронштадт за пополнением – ряды батальона моряков дырок не терпели, их надо было обязательно заделывать.

В Кронштадте было сыро, угрюмо, к фортам по хорошо протоптанным ледовым дорожкам команды исхудалых, с синюшными лицами моряков подвозили на санках снаряды – пополняли запасы, а может, готовились к дальним стрельбам.

На фронте кормили лучше, чем в Кронштадте, фронту Ленинград вообще отдавал последнее, что у него было…

В казарме, где жили подопечные сигнальщицы, было холодно и тихо, – огромная казарма была почти пустой, в ней едва пахло жилым духом – обитатели казармы воевали. Пока Минаков оформлял в штабе бумаги, Коваленко прошелся по ряду залов, в которых стояли двухэтажные, тщательно заправленные койки, застеленные отсыревшими суконными одеялами, украшенные ровными подворотами простыней, и у него невольно сдавило горло – ведь это было его прошлое.

Зашел в помещение с высоким гулким потолком, где должны были находиться девчонки-сигнальщицы… Пусто. Все те же аккуратно застеленные двухъярусные кровати, похожие на маленькие корабли и – ни одного человека.

Куда же подевались девчонки? Неужели и их отправили на фронт? Горло защемило еще сильнее, Коваленко неверяще покачал головой: ну хоть их-то могли оставить в тылу – не всем же умирать, в конце концов!

В большое казарменное окно была видна улица, застеленная перекаленным камнем, забусенная жестким снегом, виднелись также металлические крыши соседних домов, окна, заклеенные полосками бумаги, нарезанными из старых газет. И так на улице было холодно, так одиноко, что Коваленко не удержался, подул себе на руки, потом натянул на пальцы серые нитяные перчатки.

Неожиданно в коридоре послышались чьи-то торопливые шаги, Коваленко вслушался в них: шаги очень легкие, вполне возможно, девчоночьи, у мужиков поступь тяжелая, обувью иной Вырвизуб грохочет не меньше танка…

Через несколько секунд шаги замерли. Коваленко оглянулся – в дверях стояла девушка в матросском бушлате и черной форменной шапке. Не узнать ее было нельзя – Полина Егорова.

– Товарищ мичман, – неуверенно начала Полина и умолкла, словно бы не знала, что сказать. Коваленко, у которого при виде Полины что-то потеплело внутри, согласно покивал головой:

– Я – товарищ мичман.

Полина неожиданно кинулась к нему, обхватила обеими руками, прижалась к груди.

– Товарищ мичман, вы живы? – сквозь внезапно навернувшиеся слезы спросила она.

– Странный вопрос. Как видишь – жив.

– А у нас прошел слух – вы убиты.

– Слух, мне кажется, Егорова, сильно преувеличен.