Валерий Поволяев - Три дочери

Иногда она тосковала даже по продуктовым карточкам, отмененным после войны. Раньше хоть и голодно было, но кусок хлеба и картошка с котлетой были гарантированы каждому – карточки их обеспечивали, а сейчас только вода из крана была гарантирована, все остальное только за деньги, и то после уплаты. Хорошо, если рубли шуршат в кошельке, а если не шуршат?

В общем, получается, что московский житель во время войны был гораздо защищеннее, чем ныне.

Не выдержала Солоша, сморщилась обиженно. Верку бы сейчас сюда, Полинку – вот хорошо бы было! Но не было ни той, ни другой – только Ленка с Иришкой, да и они так мало бывали дома, что ими тут почти не пахло. Ленка постоянно находилась на работе (там она и китель с погонами держала в шкафу, хотя Солоша никогда не видела ее в форме), Иришка – в институте.

Институт у внучки какой-то уж очень форсистый, все завидуют – и с театром связан, и с кино – студенты горластые, напористые, оглушают не только своими голосами в минуты споров – оглушают даже, когда говорят шепотом.

Задумалась Солоша над жизнью своей и не заметила, как заснула. Прикорнув на краю стола, сидя на уголке стула.

Что ей снилось – не запомнила, только очнулась она от громких голосов, раздававшихся у нее едва ли не над головой. Солоша вскочила, протерла поспешно глаза и увидела рядом с собою смеющуюся Иришку.

– Прости, бабуль, – вскричала та радостно, – мы ввалились всем курсом заниматься – у нас на носу зачеты… Не ругайся, пожалуйста!

– Да ты чего, Ириш, я и не думала ругаться. Занимайтесь, мне это будет приятно. И интересно.

– А у нас, бабуль, есть чего-нибудь такое… Ну, червячка заморить, а?

Солоша оглядела громкоголосых, уверенных в себе студентов, – вот они, будущие театральные деятели, которые пойдут дальше Станиславского и Немировича-Данченко, покормить их надо обязательно, чтобы сила была в руках, иначе ведь уронят знамя лицедейского искусства на запыленный тротуар, и произнесла задумчиво:

– Есть большая сковорода и есть ведро картошки…

– Отлично! – прежним радостным тоном вскричала Иришка.

– И вам сейчас сковороду вкусной картошки приготовлю. Годится?

– Ой, бабуль! – восторженно закричала Иришка и, брызгаясь смехом, захлопала в ладоши. – Это же очень здорово!

Молодость есть молодость, ей надо так мало, чтобы быть счастливой. Солоша покачала головой – хоть и было завидно этим раскованным молодым людям, но молодости их она не завидовала, просто хотелось ей, чтобы жизнь у Иришкиных друзей сложилась на пять – так, как надо, чтобы радостей было побольше, чтобы звезды светили им ярче, чем другим людям… Дай бог всего этого!

Кухня в их большой квартире по-прежнему была местом общих сборов, площадкой ристалищ, пространством для преодоления коллективных бед, теплым углом, где можно было не только погреть руки над пламенем керосинки, которую в Москве успешно вытеснял газ, но и погреть душу.

Единственное, что было плохо – до кухни не доходили ремонтные устремления обитателей квартиры номер четыре: комнаты у всех хозяев были отремонтированы, тараканы вместе со своим потомством и скарбом выселены в канализационные трубы – плавают сейчас где-нибудь в Москве-реке, любуются небом, а вот кухня как была темной, закопченной, горестной какой-то, так такой и осталась – ничего тут не изменилось.

У каждой семьи имелась своя тумбочка, покрытая потрескавшейся клеенкой – тумбочки часто заменяли здешнему люду обеденные столы и помнили запахи многих московских вин и колбас, в большом количестве тут «маршировали», перемещаясь с места на место, и самодельные табуретки – обязательные атрибуты столичных кухонь.

Солоша выдернула из тумбочки ведро с картошкой. Сколько бульбы она очистила за свою жизнь – не сосчитать, наверное, грузовика три будет, всю Сретенку можно в туалет отправить (картошка, как однажды отметила для себя Солоша, очень неплохое слабительное средство) – вот уж повеселится публика на толчках, – начала быстро и ловко скрести картошку ножом.

Давным-давно, еще до шашней с той рыжей лярвой, Василий сделал для нее специальный ножичек, очень ладный, удобный, легкий, буквально срастающийся с пальцами. Солоша работала этим ножичком, как машина, и за двадцать минут могла очистить целое ведро картошки – сейчас она вообще показала рекордное время…

Ведь ребята пришли голодные, холодные – на улице-то морозно, в брюхе все слиплось, а у некоторых, наверное, даже покрылось паутиной – ведь на стипендию размером в наперсток с проколотыми дырками особо не разгуляешься, поэтому ребят надо было накормить. А накормить их можно было только картошкой, другой еды у Солоши не было. Имелось еще подсолнечное масло, целая бутылка.

Неплохо было бы положить в сковороду десятка полтора котлет, по одной на каждого студента, но котлет у Солоши не было, поэтому она свалила плоско нарезанные картофельные ломтики в сковороду, накрошила лука, полила эту гору домашним подсолнуховым маслом, купленным на рынке с Лениной зарплаты, и накрыла крышкой.

Огонь у всех московских керосинок был медленный в отличие от бодрых шипунов-примусов, жариться картошка должна была долго, поэтому Солоша уткнула подбородок в ладони и затихла – решила перевести дыхание. Но не тут-то было.

В дверях противно проскрипел электрический звонок. На старости лет этот «лучший друг почтальона» решил зачем-то испортиться, изменил свой чистый голос и переключился на скрип – сделал все по собственной инициативе, без всякого вмешательства извне. Солоша, кряхтя, приподняла на сковороде крышку, проверила, как идет «процесс», – время еще имелось, – она вздохнула и направилась к выходу.

Прилипнув указательным пальцем к кнопке электрического звонка и тряся нечесаной головой, в дверях стояла соседка; поселившаяся в следующем подъезде – Агеиха. Солоша ее почти не знала, но, встречая во дворе, всегда приветливо здоровалась. Агеиха была таким же неотъемлемым придатком Сретенки, как и Мотя Красных.

– Ну чего? – сухо спросила у нее Солоша.

– Стопочку подсолнечного масла мне не одолжишь? Перед получкой совсем бедная стала – масло не на что купить.

– Заходи, – Солоша посторонилась, пропуская Агеиху в дверь. – Стопка у тебя с собой?

– С собой. Как же тут без посуды? Без посуды никак. На! – Агеиха сунула Солоше граненый стакан.

– Ого! – воскликнула та. – Такой резервуар я не сумею наполнить.

– Сколько наполнишь, столько и наполнишь. Я все верну. С прибывком, – Агеиха гордо вздернула голову.

– Да ладно, – миролюбиво произнесла Солоша, – можно без всякого возврата.

– Скажи, ты умная женщина?

Вопрос поверг Солошу в смятение, никто никогда ей таких вопросов не задавал, она метнулась к сковороде и, отшатнувшись от клуба пара, выхлестнувшего из-под крышки, начала поспешно перемешивать картошку.