Василий Кириллов - Северный модерн: образ, символ, знак

Как такового, культа Месяца в латышском эпосе не было. Однако, знак Месяца в этнографических узорах всегда располагался рядом со знаком Солнца. Месяцу, согласно народным поверьям, принадлежали утренняя и вечерняя звезды. В орнаменте знак нередко удваивался. Таким образом указывали на растущий и убывающий месяц. Обозначением же его обычно служила кривая, напоминающая русскую букву «С» или образующая более сложные по виду модификации.

Месяц, как думали в старину, был одет в пальто и штаны, покрытые звездами. Последние тоже имели определенное символическое значение. Их изображение рядом со знаками Солнца и Месяца связывали с защитой от злых сил. Кроме того, магический звездный свет в ночи, таинственный и влекущий, был призван пробуждать в душе человека возвышенные чувства, передавать ощущение беспредельности недосказанного. Бесчисленное множество звезд на небе также не было случайностью. Они олицетворяли судьбы живущих на Земле людей. Латыши верили в то, что у каждого человека есть своя звезда, некая персонификация его души. Соответственно, им тоже было даровано Богом рождаться и умирать как людям, падать с небес.

Арочный портал в доме №11 по ул. Альберта

В простенках, между окнами, на уровне второго и третьего этажа на фасаде можно разглядеть и стилизованные изображения древесных стволов с расходящимися по сторонам ветвями. Они достаточно натуралистичны, но в то же время кажутся близкими орнаментально-геометрическим рисункам, столь любимым в монументально-декоративном искусстве Риги в пору модерна.

Проект фасада дома по ул. Альберта

Дерево, в старину, у латышей было священным символом. Его ствол как бы связывал между собой земной и божественный миры. Дерево подразумевало своим образом рост, умирание и воскрешение. Кроме того, оно указывало на так называемое «вертикальное деление времени» на три части – прошлое, настоящее и будущее. Вот как об этом говорилось, например, в национальной песне:

Спрашивается, насколько Э. Лаубе был сведущ во всех этих вопросах? Достаточно ли хорошо он знал национальную историю, народный фольклор? Разбирался ли зодчий в сложной семантике этнографических узоров?

Неизвестно… Но совершенно очевидно, что Э. Лаубе тяготел к «романтике» прошлого. Он находил для себя вдохновение в том, что было истинно латышским. Национальные черты, присутствующие в облике дома №11 по улице Альберта, заметно контрастировали с прилегающей застройкой, помпезными фасадами, рожденными богатой творческой фантазией архитектора М. Эйзенштейна. Духу австрийского Сецессиона, причудливо искривляющимся линиям, гротескным маскаронам и экзотическим образам фауны была противопоставлена строгая выразительность силуэта, «колючая» графика треугольных форм и абстрактно-знаковое «мышление» в декоре, типичное для исконного жителя Прибалтики.

Достаточно распространенным в латышском национальном искусстве был и образ удивительного Древа Солнца (saules koks). В народных сказаниях воспевались его золотые ветви, серебристые листья и могучие корни. В кроне этого чудо-дерева тоже могли располагаться Месяц и звезды. По поверьям латышей, Древо могло произрастать повсюду, где светило Солнце. Но, вместе с тем, никому из людей было не под силу его найти. Единственным фольклорным персонажем, которому однажды посчастливилось, оказалась бедная сиротка-пастушка.

Графические изображения Древа Солнца в этнографических узорах от века к веку усложнялись. Так, к примеру, его изображение могло превратиться в некий абстрактный рисунок с условно-геометрическими линиями. Именно в такой модификации Древо Солнца предстало в декоративном убранстве фасада жилого дома на улице Миера (№27), построенному по еще одному проекту Э. Лаубе. Сложный этнографический рисунок, с сухой геометрией линий, эффектно украсил поверхность стены над балконом, хорошо сочетаясь с узорами и солярными знаками на овальной дуге входного портала.

Если произведения Э. Лаубе отличала живая экспрессия и динамика внешних форм, то постройки А. Ванага, наоборот, выглядели более статичными, лапидарными. Их характеризовала подчеркнутая суровость образов, некая тяжеловесность и монументальность. В своем творчестве А. Ванаг, пожалуй, был несколько ближе к мастерам финского модерна. Не случайно, Я. Крастиньш считал его наиболее последовательным сторонником «национального романтизма» в традиционном понимании.

Желание создать в Латвии архитектуру, связанную с местными обычаями и отвечающую климатическим условиям Севера, возникло у А. Ванага еще на заре его творческой деятельности. В 1903 году, оценивая постройки М. Эйзенштейна, с причудливыми формами декора, на одной из улиц Риги, зодчий на страницах журнала «Baltijas Vestnesis» сокрушался:

«Жаль всего красивого района, жаль истраченной работы и материалов». 99

Ироничность тона этого заявления не была случайным криком души. Истинную цель творчества для себя А. Ванаг видел в следующем:

«Вдохнуть в архитектуру новую жизнь, избавиться от изношенных, лживых форм, привести наружное украшение в органическую связь с украшаемым предметом…». 100

Зодчий, как и Э. Лаубе, был разносторонней личностью и увлеченным своей профессией человеком. Сфера его интересов отличалась заметной широтой. А. Ванаг, в частности, познакомил читателей рижского журнала с архитектурой нового стиля в Англии, Бельгии и Австрии, творчеством В. Орта, А. Ван де Вельде, О. Вагнера и других прославленных мастеров европейского модерна. При этом он лишь призывал ориентироваться на зарубежный творческий путь, одновременно критикуя отдельных латышских зодчих за поверхностное подражание формам и выразительным приемам нового стиля.

Я. Розенталь некогда верно подметил в одной из статей в журнале «Verotajs»:

«Такого еще не было, что одного только декоративного орнамента оказалось достаточно для того, чтобы создать стиль». 101

Это утверждение, пожалуй, лучше всего характеризует облик двух примыкающих друг к другу жилых домов по улице Авоту (№3—5), которые А. Ванаг спроектировал и построил в 1906—1907 гг. Оба здания малоэтажные, поскольку расположены в исторической части Риги, где строго регламентировалась высотность сооружений. Уличные фасады домов, практически, лишены каких-то заметных деталей – островерхих щипцов, каменных порталов или оригинальных по конфигурации оконных проемов. Единственным средством украшения здесь служат орнаменты с этнографическими мотивами, вырезанные на покрытых серой шероховатой штукатуркой поверхностях стен. Незатейливые по рисунку узоры образуют своего рода горизонтальные фризы, отмечающие уровни этажей. Зигзагообразная полоса вверху ассоциировалась с легко узнаваемым зигзагом Мары. Латыши почитали ее как Мать моря или Мать воды. Зигзаг своим видом напоминал движущиеся волны.