Кит Стюарт - Дни чудес

Вот в чем, по сути дела, состоит наша операция по спасению театра – создание хоть какого-то порядка из хаоса.

Я вернулся после встречи с Элизабет, продолжая трястись от всех поворотов и откровений, и с жаром принялся за спасение театра паллиативными средствами. В этом месяце я обнаружил, что смерть неизбежно приносит оставшимся две вещи: печаль и организационные хлопоты. Если «Уиллоу три» закроют, нам с Тедом понадобится известить всех, начиная с кассиров-волонтеров и уборщиц и кончая гастролирующими труппами и стэндап-комиками, которые собирались появиться на нашей сцене. Мы должны будем известить коммунальные предприятия и поставщиков питания, нам придется возвращать театральное оборудование владельцам прокатных компаний. Все договоры, заключенные за многие годы, придется свернуть, послав короткие вежливые имейлы.

Тед, однако, настаивал, чтобы мы на время все это отложили и вместо этого пересмотрели наш офис вдоль и поперек, внимательно изучив каждую папку с арочным зажимом, каждый скрипучий ящик шкафа, каждый набитый бумагами контейнер.

– Так или иначе, в офисе требуется навести порядок, – повторял он. – Кто знает, может, мы найдем нечто такое, что поможет нам в этой ситуации.

Да, отвечал я, может быть, мы обнаружим вазу династии Мин, оставшуюся от прежнего владельца, может быть, нам следует начать разборку с той коробки наверху с наклейкой «утерянные полотна Пикассо». Он только что вручил мне обувную коробку со счетами, сказав, что надо с этим разобраться. Фактически он не хотел меня выпускать. Я приходил утром и оставался в офисе весь день. Когда я пытался выйти в город пообедать, он быстро изъявлял желание угостить меня ланчем. Тед явно стремился занять меня повседневными бессмысленными делами. Думаю, это у него от одиночества.

– Маргарет проводила много времени в доме своей сестры, – сказал он.

По мере того как мы разбирали артефакты прошлых постановок, он задавал вопросы, стараясь апеллировать к присущему мне чувству ностальгии.

Например, этим утром.

– Помнишь первый спектакль, который ты поставил как режиссер? – спросил он.

– Это была «Фрёкен Юлия» Стриндберга, – ответил я, механически скатываясь к анекдоту. – Пьеса входила в учебную программу сертификата о среднем образовании. Я дал интервью местной газете, рассказав им, что это натуралистическая классика, но они напечатали «натуризм» [19] То же, что и нудизм. . Мы продали билеты за один день. Я никогда не видел такую кучу разочарованных извращенцев.

– А как насчет «Повелителя мух»? – спросил Тед. – Нам привезли три тонны песка.

– И настоящую свиную голову из мясной лавки. Ханна настояла, чтобы это был натуральный продукт.

– Ко второму спектаклю у нас уже собрался рой натуральных мух. Задним числом мы поняли, что надо было держать голову в холодильнике, а не в пластиковом мешке в кладовой реквизита.

– В театре живешь и учишься.

– Ну, по крайней мере, живешь.

Мы одновременно улыбнулись, но я чувствовал, что между мной и выражением моего лица пролегла заметная дистанция. Будь я на сцене, зрители не поверили бы мне. В конце концов, мне надо было выйти. Мне хотелось поговорить с кем-то, кто не стал бы утешать меня и нянчиться со мной.

– Пойду прогуляюсь, – произнес я. – Я ненадолго.

– Ты куда? – спросил Тед. Его глаза смотрели из-за старых очков в металлической оправе до странного настороженно и упорно. – Если тебе нужен ланч, я сам схожу в город.

– Я не пойду в город, – сказал я, снимая с вешалки длинное серое пальто и театральным жестом засовывая руки в рукава.

– Тогда куда…

– Не волнуйся, я ненадолго.

– Я пойду с тобой.

– Нет! – ответил я чуть более резко, чем хотел. – Нет, спасибо, Тед. Я собираюсь повидаться с одним человеком и хочу пойти один.

Джеймс присылает мне по электронке афишу, и она потрясающая. Он изобразил театр в великолепных пастельных тонах в виде ступенчатой глыбы, с надписью большими жирными буквами «Спасите „Уиллоу три“» поверху. Это напоминает по-настоящему классные афиши художественной галереи. Мы напечатаем их сотню, а потом Дейзи, Дженна и Джей расклеят их по городу. Волонтеры из билетной кассы открыли в Интернете информационный сайт, так что теперь все официально. Это уже происходит. Я должна закончить свою дурацкую пьесу, и надо сделать это быстро, потому что актерам понадобится время, чтобы выучить роли. Я начинаю чувствовать, что на меня это давит, но нервничать нельзя. Надо успокоиться.

Я получила письмо из кардиоцентра «Грейт-Ормонд-стрит» с подробным описанием моего обследования, которое, слава богу, состоится уже после спектакля. Мне придется пробыть в Лондоне три дня. Мне сделают рентгенограмму грудной клетки, УЗИ, кучу тестов под нагрузкой, и функциональных тестов легких, и еще целую кучу анализов крови – обычная прикольная фигня. Еще мне придется побеседовать с психологом и медсестрой, дежурящей при пересадке. Они расскажут, чего ожидать от операции и что будет происходить после. Кое-что об этом я уже знаю, потому что я не дура и существует Интернет. Если мне пересадят сердце, то я всю жизнь буду носить свидетельство этого на своем теле. Я смотрю в зеркало и мысленно провожу линию от шеи до пупка. Такой длины у меня будет шрам. Я знаю также, что с пересаженным сердцем я не смогу иметь детей. Эта мысль исподволь сверлит мне мозг. Однажды я осознаю ее в полной мере.

Я решаю выйти на прогулку – впервые за три дня. Я пошла бы в театр, посмотреть, есть ли какие-нибудь неотложные дела, или заглянула бы в лавку комиксов, чтобы в тихом уголке прочитать свежие релизы. Но я не иду туда. Я иду в другое место, и я понятия не имею, что буду делать, когда приду.

Как обычно, в окне над входной дверью дома Кэллума шторы задернуты. На улице тихо, если не считать небольшой банды ребятишек, которые носятся вокруг, колотя друг друга палками. Непрекращающийся моросящий дождь загнал всех прочих обитателей улицы под крыши. Подходя к дому, я замечаю Джо на подъездной аллее, под очередной машиной. Чтобы подойти к двери, я спокойно перешагиваю через его ноги.

Прежде чем позвонить в дверь, я останавливаюсь и перевожу дух, думая, что скажу. Но мне нечего сказать. Я постоянно перехожу от гнева к сочувствию. Пока эта ужасная нерешительность не заставила меня повернуть назад, я стучу в дверь и слышу собачий лай, а потом крик матери Кэллума:

– Заткнись, чертов пес!

Затем дверь распахивается.

– Здравствуйте, – говорю я.

Керри выглядит постаревшей и более усталой по сравнению с последним разом, как я была здесь. Глаза опухли от вчерашнего макияжа, небрежно выкрашенные волосы собраны в пучок, завалившийся набок.