Кит Стюарт - Дни чудес

– Привет, Том.

Даже после шестичасового перелета она выглядела свежей и элегантной. В копне волнистых волос виднелось несколько серебряных прядей, и это было единственной уступкой возрасту. На ее губах промелькнуло нечто вроде улыбки. Я сразу узнал в ней Ханну.

– Привет, Лиззи, – ответил я.

Мы оба понимали, что необходимо скрепить встречу неким подобием физического контакта, но, будучи неуверенными друг в друге, лишь соприкоснулись щеками, оставив столько пространства между нами, словно мы находились в разных временны`х зонах. Это был самый метафорический поцелуй в истории.

– Как поживаешь? – спросила она.

– Не очень здорово. Много всякого произошло.

– Я знаю.

– Неужели? Откуда ты могла узнать?

– Не сейчас, Том. Не здесь.

Вокруг нас обнимались родственники, целовались парочки, прыгали собаки, облизывая вернувшихся хозяев. Разыгрывались традиционные для аэропорта диалоги: как прошел перелет? Удалось хоть немного поспать? Поел? Дети так рады тебя видеть! Но я хотел сказать только одно: как ты могла приехать? Как могла вернуться?

– Она встретится со мной? – напрямик, как всегда, спросила Элизабет.

Она сказала это резко, но с заминкой.

– Еще не знает. Так много всего произошло. Я пошлю ей эсэмэску, дам знать, что ты приехала. Она сама решит.

Элизабет кивнула с рассеянным видом. Мы заранее договорились, что я встречу ее, а потом за чашкой кофе мы обсудим дальнейшие действия, как разумные взрослые. Дальше наши планы не шли. У меня сложилось ощущение, что она привыкла быстро реагировать, была готова к переменам.

– Итак, – начала она, – выпьем кофе?

– В дальнем конце зала есть кафе. Оно не слишком-то презентабельно, но…

– Подойдет. Вряд ли оно хуже, чем «У Большого Билли».

«У Большого Билли». Так называлось кафе, в которое мы ходили, когда начали жить вместе в Бристоле. В этой грязной маленькой забегаловке, находившейся через три дома от нашего крошечного таунхауса, местным автомеханикам и ночным рабочим продавали булочки с беконом и чай в кружках. Мы приходили сюда по утрам в субботу лечиться от похмелья. Элизабет, имевшая престижную работу в авиакосмической промышленности, приносила с собой огромные папки, а я просматривал номера «Сцены» в поисках работы и прослушиваний. Сломанные стулья, заляпанные скатерти, ужасная публика, но это было наше место. Меня на минуту тронуло то, что она помнит.

Мы заказали два «американо» и уселись за столик неподалеку от шумной семьи, видимо провожавшей тинейджера в путешествие после окончания школы, когда студенты берут годичный академотпуск. Я рассказал Элизабет о событиях прошедшего месяца: драматические похороны и побег Ханны на фестиваль комиксов, затем шок после визита в больницу. Новость, которую осторожно, не пытаясь шутить, сообщил нам Венкман. Элизабет все время кивала, словно получала инструктаж по очередному бизнес-проекту.

– Я разговаривала с тем моим приятелем-кардиологом, – сказала она. – В наши дни вероятность успеха при пересадке сердца очень высока, постоянно улучшаются препараты для подавления анти-антител. Он сказал, что донорское сердце может прожить много лет, если…

– Давай не будем торопиться, – резко оборвал я, замечая, что мои руки беспокойно листают меню.

– Но, Том, я думаю, мы должны…

– Шаг за шагом. Она еще даже не внесена в очередь на пересадку. Еще предстоит пройти обследование, и даже когда ее внесут в список, нет никаких гарантий. Это не та тема, которую мы могли бы оценить самостоятельно.

Я не хотел говорить колкости. Но в то же время именно колкости и были у меня на уме. Почему-то я чувствовал себя загнанным в угол. Сидящая рядом с нами семья встала, чтобы начать сеанс взаимных обнимашек, напоминающих общую потасовку. Стоящему в центре худому подростку едва можно было дать шестнадцать лет. Я заметил, что из заднего отделения его нового рюкзака высовывается старый, побитый молью плюшевый медведь. Парень отправлялся на поиски приключений. Вероятно, их еще будет много. Запомнит ли он этот момент? Расскажет ли о нем своим детям? Я мял в пальцах листки меню. Я не мог разобраться в эмоциях, которые меня обуревали. Я не понимал, куда они меня заведут.

– Так что мы будем делать теперь? – спросила Элизабет.

И я вдруг понял.

– Мы? – переспросил я.

Элизабет уставилась на меня:

– Она моя дочь.

Я фыркнул, не скрывая презрения. Безобразный, грубый звук.

– Ты бросила нас. Ты сделала свой выбор.

– Давай не будем повторяться. Мы тысячу раз обсуждали это. Я ушла, потому что я просто… я не могу быть родительницей. Я старалась. Это не для меня.

– О-о, я знаю, почему ты ушла. Чего я понять не могу, так это зачем ты вернулась.

– Потому что Ханна больна! Я волнуюсь, мне надо ее увидеть!

– Ханна больна уже много лет. Где ты была, когда ей поставили диагноз? Где ты была, когда она две недели лежала в больнице с инфекцией? Где ты была в прошлом месяце, когда она упала в обморок на лестнице и два дня провела в реанимации?

– Том, прошу тебя! От меня в этом никакого толку. Ты знаешь. Ты знаешь, я не могу этого делать. Никогда не могла. О господи, не надо мне было…

– Что?

– Ничего.

– Не надо было выходить за меня замуж? Не надо было рожать Ханну?

Молчание.

– Я не жалею, что вышла за тебя.

Пораженный, не веря своим ушам, я откинулся на стуле:

– Значит, ты жалеешь, что родила Ханну?

На ее лице отразились искренние потрясение и боль.

– Том, мы оба измучены и чересчур эмоциональны, не стоит сейчас это обсуждать. Не то время и не то место.

– За десять лет не нашлось ни времени, ни места. Ты приезжала всего несколько раз. Ты пропустила то, как она росла. Она наша девочка. Наша девочка, Лиззи!

– Я была не в силах встретиться с вами обоими! – прокричала она так громко, что находящиеся рядом люди прервали свой прощальный ритуал и уставились на нас. – Мне было стыдно! Стыдно, что я ушла, что меня не было с вами! Неужели не понимаешь? В глубине души я знаю, что мой уход был правильным решением не только для меня, но и для нас всех. Том, я никогда не прощу себе, что сделала это.

За мгновение от нарочитого хладнокровия не осталось и следа. Я вдруг увидел Элизабет, какой она была за неделю до своего ухода – заплаканная, обеспокоенная, сломленная.

Но недостаточно сломленная, чтобы остаться.

Мы сидели, погруженные в молчание, долгое непроницаемое молчание, накатывающее на нас, как густой туман. Аэропорт вокруг нас расплывался, люди становились призраками. Казалось, мы потерялись в какой-то бездне. Удивительно, но мой инстинкт неожиданно отыскал путь к спасению.

– Помнишь тот раз, когда мы привели твоих родителей в кафе «У Большого Билли»? – спросил я.