Сергей Новиков - Соседи

Тут же появилась книга с искомой былиной. Я открыл хрестоматию наугад, и сам удивился, до чего удачно. Дело в том, что пять дней перед этим пришлись на праздники. Сначала 7 ноября, потом пятница, которая поменялась местом с воскресеньем, затем совершенно законная выходная суббота, а за ней — день рождения приятеля в рабочее воскресенье… Ну и соответственно.

В общем, открытый наугад отрывок начинался знакомо.

«В та поры Василий Буслаевич отказываться-то не стал. (Sic!)

Подносили ему чару зелена вина в полтора ведра.

Принимал он ту чару единой рукой и выпивал чару единым духом.

И токмо купцы сидят и дивуются (тут почему-то хотелось вставить в текст эмоциональную ремарку от рассказчика: «Олени конченые!»)

— сами-то и по полуведра пить не могут».

Как известно, «зелено вино» — это водка. Факт поглощения водки в таких количествах вызывал уважение к персонажу и живой интерес к дальнейшей судьбе героя. Запоминался отрывок буквально единым духом.

Дальше все шло по обещанному. Милая старушка, её перемещения вокруг стола, мои манёвры с подсаживанием под левое ухо, копание в журнале, «…а кто это у нас такой… а почему это он ни разу… пожалуйста, прочтите нам…».

С нашим, как говорится, удовольствием.

«В та поры Василий Буслаевич отказываться-то не стал…»

Вдохновлённый питейными подвигами героя, читал я с чувством. Зависти, как минимум. И довольно быстро добрался до сцены подношения даров. Сейчас помню, что были там «Перва миса — бела серебра, втора миса — красна золота, а третья миса — червлена жемчуга». Вот это-та вот последовательность — белого, красного, то, сё — меня и сгубила. Если б, к примеру, сначала белого, затем червлена, и только уж потом — красного… А так я застрял на первой мисе, силясь вспомнить, чего же такого белого в ней подносили.

Увидев заминку, милая старушка улыбнулась и благосклонно кивнула. Экспрессии в моем исполнении было хоть отбавляй, и педагог радовался редкому студенту, который искренне увлёкся её непопулярным предметом.

Приободрившись, я выбрал самый очевидный в данном контексте вариант и продолжил:

— Перву мису — бела вина. Втору мису — красна вина. А третью мису — …

«Стоп», — подумал я, холодея. Это как же так? То Василий водку вёдрами хлещет, и тут вдруг под занавес перешёл на краснину, да ещё почему-то в каких-то мисочках… «Погоди… Какую краснину?! Это ж уже дары!!» — вихрем пронеслось в голове.

Заминка длилась не более двух-трёх секунд. Правило левого уха работало, и про вино старушка расслышала вряд ли. Дело ещё можно было поправить, вот только бы вспомнить, что там в третьей мисе… Однако народ в аудитории уже предвкушал финал. Все были уверены, что я нарочно. И сосед по парте решил помочь. После моего очередного захода на «а третью мису…», он громко выкрикнул:

— КОНЬЯЧКУ!

Чем напрочь похерил мою филологическую карьеру.

В нашей школе учился лыжник-вундеркинд Шура Иванов. Минимум половину каждого учебного года Шура проводил на сборах. С одной стороны, ему завидовали — кто бы отказался махнуть постылую школу на тренировки в какой-нибудь загадочной Ухте или на высокогорной базе в солнечном Бакуриани? Но была у этой медали и оборотная сторона. Обычные ученики сдавали экзамены два раза за всю свою школьную жизнь: после восьмого класса и после десятого. А Шура с третьего класса сдавал экзамены по всем предметам каждую четверть.

Как-то одноклассники спросили Шуру, ради чего он идёт на такие жертвы. Он минуту подумал и поведал, как на заре его отрочества, в пятницу, кажется, вечером, в дверь позвонили, и они с мамой обнаружили, что за дверью лежит мертвецки пьяный отец. Третьеклассник Шура помогал маме тащить отца до дивана, а мама говорила, что папа работал-работал всю неделю, чтоб им денежки заработать, и теперь вот сильно устал.

— И тогда, — сказал Шура, сидя перед одноклассниками с совершенно неподвижным лицом (он был похож на плохого русского из американского фильма времён холодной войны), — я решил: фиг я вам буду работать, когда вырасту. Буду спортсменом — я от спорта меньше, чем чем папа от работы, устаю.

В жилом корпусе спортлагеря не было туалетов. Днём спортсмены пользовались туалетами, расположенными на улице, однако по ночам отсутствие сортиров внутри здания становилось большой проблемой: на ночь администрация лагеря корпус запирала. Запирала не садизма ради, а безопасности для — чтобы подростки по ночам не шлялись по окрестностям и не искали приключений на свои, пардон, задницы. Само собой, окна на первом этаже были заколочены наглухо — иначе какой смысл запирать двери? Поэтому спортсменам помладше, которые жили на первом, в случае малой нужды приходилось пользоваться вёдрами.

А вот живущие на втором спортсмены постарше вёдрами брезговали. Они справляли малую нужду в открытые окна, и по ночам малыши с первого с благоговением прислушивались к шуршанию мощных струй и стуку тяжёлых капель по листьям подступающих к окнам деревьев.

Однажды Шура Иванов, самый заслуженный из всех старших спортсменов, во время вечернего кросса по лесу наелся каких-то неправильных ягод. Припёрло Шуру сразу после отбоя. Он уже был готов наплевать на неписаные правила и воспользоваться ведром, в которое делали салажата с первого, но понял, что добежать до ведра не успеет. Шура сел на подоконник спиной наружу, выдвинулся подальше и с наслаждением расслабился.

Утром на линейке один из живших под Шуриной комнатой салажат шёпотом спросил:

— Шура, ты вчера в окно ссал?

— Ссал, — соврал Шура и густо покраснел.

— Фига у тебя капли крупные, — прошептал салажонок, обмирая от восхищения.

До 25-ти лет я числил себя продвинутым меломаном («Чайф», «ЧиЖ» и всё такое), поэтому при звуках джаза морщился и просил выключить.

Так бы, наверное, и морщился до сих пор, если б 13 лет назад, в те самые двадцать пять, не случился со мной, как пел незабвенный Фредди, failed romance. Проще говоря, выяснилось, что одна умопомрачительная особа, в которую я полгода был влюблён последней юношеской любовью, влюблённости моей, мягко говоря, не разделяет, и никогда, собственно говоря, не разделяла.

Странно звучит, но моя нынешняя любовь к джазу — следствие той сердечной катастрофы. Нет, разумеется, сначала я отметил крушение чувств как положено; тяжёлым и продолжительным запоем, я имею в виду. Однако едва очнувшись, я почему-то решил сделать две неочевидные вещи: отрастить волосы и полюбить джаз.

Если волосы росли сами собой, то с джазом возникла проблема: что слушать? Или сформулируем чуть точнее: что слушать, чтоб, с одной стороны, как-нибудь полюбить, а с другой — чтобы не полюбить какую-нибудь стыдную пошлятину, маскирующуюся под, но к джазу отношения не имеющую. (Тут сразу оговоримся, что история относится к оффлайновой эре; впрочем, я и сейчас не верю, что интернет в таком деле хороший помощник; душевности необходимой в нём нет, но это отдельный разговор).