Александр Гуров - Короткая зима

Феникс горел. Одежда на нём пылала синим пламенем, во все стороны расходились лепестки огня. Ливень не мог потушить такой мощный напор и испарялся на подлёте, вдобавок к общему эффекту окутывая Феникса облаком пара. «Форменная газовая горелка под душем», — прокомментировал зрелище Николай Иванович. «Да как же ты можешь так шутить, он же горит, он же сгорит сейчас! — кричала Лида. — Нужно что-то делать!» «Не страшно, не страшно, не впервой гореть ему синим пламенем, — придержал её Николай Иванович, потому как Лида явно собиралась метаться и мельтешить. Купит себе новую одежду на рынке в Судаке и до возврата в Москву будет в ней щеголять. Модных вещей здесь, конечно, днём с огнём не сыщешь, но подошьём, где надо, а где надо, отпустим. Это же Феникс, птица такая. Может, с желудком у него что разладилось, или печень, может, лёгкие прокурил, стоит себе, обновляется. И мы постоим. А тебе нужно поближе, Лидка, чуть от чуда достанется. Раз случай счастливый», — и он обнял её, удерживая перед собой. Огонь заметно не причинял Фениксу никакого вреда, пострадали только фирменные клеши и цветастая рубашка, в конце концов превратившиеся в пепел. Наконец огонь полностью выдохся, не найдя за что ещё зацепиться, да и вообще, слишком мизерный результат, чтобы стараться дальше. Ну, не горит этот парень, не горит.

«Не может быть, чтобы такое было! Не может быть!» — прокричала Лида, чуть не захлебнувшись плотными потоками дождя. Лицо её помолодело, морщины разгладились, или это только показалось в свете зарницы удаляющейся грозы. Николай Иванович тем временем безмятежно натянул тент у единственного дерева на горе рядом с могилой поэта. Угнездились под тентом. Николай Иванович покуривал «Яву» и декламировал соответственно случаю поэтическую часть Волошина:

Огнь древних недр и дождевая влага

Двойным резцом ваяли облик твой, —

И сих холмов однообразный строй,

И напряженный пафос Карадага,

Сосредоточенность и теснота

Зубчатых скал, а рядом широта

Степных равнин и мреющие дали

Феникс, покончив с самосожжением, наклонился, поднял упавшую медную пряжку — всё, что осталось от ремня, клешей и цветастой рубашки, и обнаружил, что за время дождя гора обзавелась новыми жильцами. Точно грибы. Николай Иванович махал ему из-под тента, рядом с ним смотрела на Феникса чернявая девушка, тоже чем-то неуловимо ему известная. Хорошая компания — древний друг и красавица. Иваныч бросил ему свою футболку: «Прикройся, нудист, волнуешь молодой женский организм. Узнаёшь Лиду? Твоя работа. Искупалась в твоих лучах». Иваныч хохотал как дурак, радуясь тому, что всё так удачно случилось. Дождь унимался. Оставалась ночь до утра.

Первым встретить рассвет у могилы поэта с Коктебельской набережной поднимался пенсионер в красных шортах, белых кроссовках, надетых на белые носки, и, пусть это не покажется вам случайным, в белой футболке, за ним следом с отставанием в пятнадцать минут уже брела пара восторженных жаворонков. Навстречу старику попался другой старик с голым торсом и в светлых парусиновых штанах. Литые мышцы прославленных греческих статуй облепили его скелет со всех сторон. Старик был определённо в форме. За ним следом спускалась юная девушка с чёрными как смоль волосами, чистая чертовка. Замыкал процессию высокий молодой парень в набедренной повязке. Что-то библейское сквозило в его натуре. Вся троица любезно пропустила пенсионера к могиле и лёгкими походками полетела вниз к морю. Всё лучшее ждало их далеко впереди.

Николай Иванович был первым, кому удалось поймать в реке блик, а не несчастную рыбу. Может, кто-то ловил его и раньше в море или в озере, но об этом ничего не известно, не зафиксировано на бумаге, и никаких слухов до нас не дошло. Он сомкнул ладони, бережно пропустил их в воду и долго простоял так неподвижно, потом аккуратно извлёк блик из реки и вынес его на берег. Вы скажете, к примеру, что неоднократно пробовали ловить такие блики, но у вас, конечно, ничего не вышло, они исчезают, как только меняется их положение в пространстве или гаснет свет. Что вы делаете не так, я не знаю.

Это необычное даже по научным меркам происшествие случилось в южной оконечности московской области в то время, когда тысяча гусениц собиралась летать по воздуху, а не как обычно топтаться по земле. Николай Иванович как был нагой, так и пошёл вверх по косогору, летние зелёные брюки остались лежать на берегу. Входить в воду в одежде, в плавках и купальных костюмах — одна из самых глупых привычек, доставшаяся человеку по наследству от древних, и стыд здесь совершенно ни при чём. Просто нелепая и ничем не объяснимая глупость. Сейчас же приверженность Николай Ивановича другому миропорядку сыграла с ним злую шутку. Надеть брюки, удерживая двумя ладонями блик, не представлялось никакой возможности. Известно, что селяне не любят инакомыслящих, а идти к тёмному дому, давно и окончательно отрезанному от электричества, предстояло именно через село. Можно было бы пройти и вдоль речки, а потом подняться на холм, но бурелом, болотистые ручьи, крапива, заросшие канавы были серьёзным препятствием для нагого человека с водой в ладонях. Николай Иванович принял решение идти напрямую, кратчайшим путём по центральной улице. В сущности, ему было плевать на наготу, он жил нагим давным-давно. Одежда менялась, выходила из моды, а он всё так и оставался внутри голым. Не хотелось только излишнего шума, разъярённых женщин с детьми, полицейских и толпу с вилами у порога. И так на него уже косо смотрели, считая злостным неплательщиком за электричество, что красноречиво свидетельствовало соседям о его полной несостоятельности в роли достойного человека. Электроэнергия ещё никого не сделала лучше, и селяне не стали здесь исключением. В холодное время года в доме у Иваныча потрескивала печь, а летом он согревался закатным солнцем. Наведывался он сюда нечасто, но если уж наезжал, то оставался обыкновенно на целый месяц, он что-то себе думал там, в доме на краю села, освещённый попеременно двумя планетами.

Село смилостивилось над тишиной голого человека и пропустило его почти незамеченным, только пышногрудая соседка средних лет приметила его из окна и, вдоволь наглядевшись, решила, что зря она недооценивала своего соседа. Несмотря на свои как будто шесть десятков и абсолютно седую бороду, Николай Иванович был сложен так, что женщины всех возрастов и конфигураций могли беззастенчиво млеть, нисколько не стыдясь своих желаний.

Вот и порог дома. Для горстки воды подошла жестяная миска с синей отбитой эмалью, стоящая здесь же у порога и вскормившая молоком уже целое поголовье окрестных ежей и одну яркую индивидуальность, явившуюся миру в виде кошки. Иваныч осторожно положил блик с прилипшей к нему водой в миску, стараясь ни в коем случае его не перевернуть, иначе, кто знает, может и потухнет, придавленный жидкой толщей ко дну. Он торжественно внёс миску в дом и с великой осторожностью установил её на печке, солнце уже зашло за деревья, в доме стало темно, и только блик не унимался, отражаясь на потолке и стенах, заполняя собой всю комнату, так обычно бывает под мостами. Николай Иванович баловал эту забавную теорию маленьких чудес, точно сформулированную его столетним приятелем Краузе в трактате «Маленькие чудеса, как ключ к пониманию вселенной». Ему долго не спалось. Красота всё-таки, как тут уснёшь.