Андрей Латыголец - «Годзилла»

По ящику гремела «Nosa» и Кесарь поднялся, чтобы идти за орудием наших пыток. В моём мозгу что-то вспыхнуло и я подумал, раз погибать, так с музыкой, и в лад с исполнителем, громко запел:

— Носа, носа, хуярит кровь из носа — мы снова на костях, ай-ай-а-я-яй!

В бодряке на мгновение повисло молчание, а потом Потапенко, грохнувшись со стула на пол, стал истерично ржать. Я посмотрел на Секача — тот душился от смеха, Кесарь вынужденно ухмыльнулся, и со всех комнат повыходили остальные «фазаны».

Истерия продолжалась около пяти минут, а потом Секач сказал:

— Ладно, вставайте, и скажите Петровичу спасибо, сегодня он вас спас. Носа, бля…

— Хуярит, говорит, — не унимался Потап.

Мы отнесли Сташевского в бытовку и холодной водой привели его в чувства.

А уже на следующий день в части я слышал, как «фазаны» из других рот и подразделений шутливо распевали перефразированную мной «Нoсу».

Слухи в армии расходились быстро.

***

На следующий караул, после лютой прокачки с «красными драконами», мы сидели со Сташевским в бытовке. Остальные разошлись по постам. «Фазаны» где-то рубились. Рацык на кухне кипятил для Секача кофе. Я сидел напротив Сташевского и смотрел, как он трясётся, вздрагивая от каждого шороха.

— Я так больше не могу, я кончусь завтра в части, ночью пойду в туалет и вскрою себе вены.

Я не на шутку занервничал, подсел к нему и по-дружески обхватил его за плечи.

— Санёк, ты что это, у тебя ведь мать дома, отец ждёт.

— Мою мать лишили родительских прав, отец только остался… Он хотел, чтобы я в ВДВ служил… Я так его подвёл, — судорожным голосом затараторил Сташевский.

— Ну вот, а представь, как ты его разочаруешь, когда вскроешься? Потерпи немного, скоро «фазаны» уйдут и заживём! — успокаивал его я, представив, как бы он ещё больше мучался в ВДВ, и, вероятно, повесился бы уже через месяц.

— Они только в июле уйдут, я не выдержу, и так вес потерял, а ты ведь помнишь, какой я накаченный приехал?

— Помню, самый здоровый среди нас, самый сильный. А вот дембельнёмся, съездим к тебе на родину. Ты же из-под Жлобина?

— Да, городской посёлок Пиревичи, там у нас дом на берегу Днепра, — я увидел, как его глаза заблестели. — Летом по вечерам шашлычок, водочка, я, правда, не часто выпиваю, но иногда можно, там так приятно дышать и тишина…

Я записал его адрес и номер телефона в свой блокнот.

— Приезжай, тебе понравится.

А утром в роте, на подведении итогов, Сташевский сдал Секача с потрохами ротному Вере. Сташевского сняли с караула и отправили в наряд по ГРУ, вместо него взяли убогого Напалюка. На время Секача отстранили от караулов и чаще стали ставить Левашевича со Студневым, что весьма облегчило нам службу. Караулы проходили спокойно, а Кесарь особо не залупался.

Поступок Сташевского носил весьма «стукаческий» характер, но все мы в глубине души были ему благодарны, хотя за нашим периодом всё более упрочилась неблагонадёжная репутация «шестых». Секач даже предлагал «фазанам» перевести всю «слонячку» в черты, но наказание такого рода носило индивидуальный характер. Сташевского окрестили «Стасей», на том дело и замяли.

***

Я стоял возле калитки и разговаривал с Алесей. С минуты на минуту должна была приехать смена на караульном «уазике». От горя подальше я отошёл к стакану, проститутка осталась стоять неподалеку.

«Уазик» подъехал через мгновение. Ночью «козёл» во внутренний дворик не заезжал, а останавливался на въезде. Завидя путану, из кабины вылезли Кесарь и «автоботовский» водила. Подошли к Алесе, о чём-то с ней долго разговорили, было видно, что она мнётся, но потом засмеявшись, как ни в чём не бывало, запрыгнула в тёплый салон на заднее сидение. Кесарь подошёл к калитке и подозвал меня.

— Короче, стоишь тут ещё два часа и желательно кому вякнешь, что видел. Если что, Курюта приболел и ты добровольно вышел на повторное патрулирование.

Я промолчал и с грустью проследил, как «уазик» умчал по проспекту в сторону пятого поста мою собеседницу.

Заряд невиданной ревности охватил моё сердце, меня даже не радовало, что я лишних пару часов пробуду на посту, в то время как пацаны будут драить караулку, либо стоять на костях. Я испытывал к Алесе какое-то неопределенное чувство, строил планы, думал, что приеду к ней в Мариуполь, просто так, в гости, надеялся, что, возможно, изменю её мировоззрение и она забросит своё пагубное пристрастие продавать тело в этом промёрзшем городе. Я даже посвятил ей короткое стихотворение с желание когда-нибудь прочитать его, и был уверен, что она поймёт язык.

Но, в конце концов, я позабыл, что она была обычной проституткой, которая от нечего делать, коротала со мной время между сексом.

Утром, часам к пяти, когда меня и замёрзшего бедолагу Ранко привезли в караулку, и мы сидели в бытовке около сушилки, отогревая свои окоченелые тела, он поведал мне всю историю.

— «Уазик» загнали за БВП, там есть учебный класс. Завели шалаву туда и поочереди её оттарабанили. А Кесарчук скорострелом оказался. Вышел через пять минут. Водила и Курюта с ней ещё долго возились. Вышли потом довольные… Суки, четыре часа на посту продержали…

Далее Ранко разрознился спитчем негодования.

Я лишь с горечью для себя заключил, больше не общаться с Алесей, посчитав её предательницей, но скорострельность Кесаря немного повеселила. Иного я не ожидал.

***

Когда сыпал мокрый снег с дождем, я укрывался под аркой и тупо, как истукан смотрел на «Сваякі». Пьяный сброд, проститутки, выводящие под руки англоязычных иностранцев, мужланские разборки около выхода из ресторана, обилие дорогостоящих машин, тряпья и понтов, заставляло лишь судорожно вздыхать. С этой стороны калитки мир казался диким и нелепым. Я думал на манер заправских вояк «вот бы в армию всех этих пидрил, посмотрел бы я как они тут заговорили» и сам ужасался своих мыслей.

Всё же лучше быть по ту сторону баррикад. Что я здесь забыл? А потом отрезвляюще звучал гудок «уазика» и я стремглав мчался к калитке, пока Кесарь не успевал досчитать до десяти.

***

В конце месяца батальон охраны залетел. Накосячила наша вторая рота в лице женоподобного «фазана» Дубкова. И, как говаривал прапор Станкович: один отличился — вся рота в почёте, накосячил — все плохие. Залёт в карауле очернил весь батальон.