Андрей Латыголец - «Годзилла»

Ночью я немного погонял Камсу. На его лице было очевидно недовольство, когда я навязчиво указывал ему лучше подметать взлётку. На долбаны был отправлен качёк Станов, за что первым пошёл спать. Камсу за его косяк на разводе я вообще думал не отбивать, но слушая сопение «дедов», меня передернуло.

«Хопіць! Я не не буду такім жа брыдотнікам, як яны. Ніколі».

И отбил его, но только на час.

После утреннего пайка дембеля уже тёрлись во всю по взлётке, готовясь к отправке домой. Рота ушла в караул и из наших в расположении остались только я с Мукой, да Индюк с Чучвагой.

В десять часов дембеля стали прощаться, обниматься друг с другом и плакать. Больше всех плакал Ромашев с Кесарем, то ли от грусти по уходящим, то ли от того, что в роте их ждёт неминуемое возмездие.

Прощались с дембеля и мы, сдержанно и без слёз. В сердцах я молвил: «Скорее, ну же, уёбывайте от сюда, пидарасы».

К Индюку подошёл Гнилько.

— Паха, братан, дай хоть напоследок тебя пропизжу.

И вмазал не ожидавшему Индюку по дых. Тот захапал ртом воздух, побледнел и от прощальной силы удара присел на корточки.

— Юра, что ты творишь?! — подбежал к нему Потап и грубо оттолкнул в сторону. — На хуя?! Нормально что-ли проститься нельзя?!

На финальном построении на плацу комбат, правда, устроил досмотр сумок и практически у всех дембелей была изъята «дембелька». Только некоторые удосужились перепрятать всё у комендантского взвода.

Возле КПП демобилизирующий состав батальон охраны построился в колону и, сделав восемнадцать строевых (число месяцев службы) навсегда ушёл за приделы части со всеми своими замашками, неуставщиной и прочими незаурядными чаяниями.

Такую кличку я получил ещё от Тавстуя в период «межухи», уже после того, как нас перевели в «фазаны». В карауле я постоянно стал спихивать все обязанности на своё положение, когда возникала возможность покурить и наши прежние «фазаны» уже по сути не имели права нам этого воспрещать. На дворовой манер я кидал словесные козы, якобы мне уже положено, отстаньте, я «фэзан», Тавстуй добавил приставку дикий, и за мной приклеилось это пёстрое словосочетание.

Дежурства в роте с каждым разом становились всё тяжелее и я прекрасно осознавал, что чем быстрее раступлюсь, тем легче мне будет нести бремя смотрителя роты. Иногда я даже заходил в сушилку, скрываясь от посторонних глаз, и просто брался за голову от поставленных мне задач. Ротный, его зам. Лёва, Секач и прапорщик Станкович требовали исполнения своих указаний, и все, как сговорившись, в одно время. Со штаба звонил дежурный и ставил свои поручения. Голова пухла от этой неразберихи, а мои записи в тетради о первоочередности выполнения той или иной команды путались и теряли всякий смысл.

Со временем я стал понимать, что необходимо начинать минимально напрягать «слонов». Как только мне поступала очередная задача, я выхватывал оказавшегося в поле зрения «слона» и тут же перекидывал на него все обязанности. Требовать это следовало в грубой форме, ибо по-другому не доходило, и я сразу понял это старое, как мир изречение «разделяй и властвуй». «Слоны» сперва пытались филонить, но как только в их сторону летел крепкий пендель, доходчивость приходила в нужную кондицию, а термин «дикий фэзан» только упрочил свои позиции.

Спокойствие наступало лишь после отбоя. Однако в первую ночь без «дедов» меня чуть не сняли с дежурства. Наш период, ощутив всю полноту власти и офонарев от счастья, стал вести себя подобающим образом. Гурский расхаживал в трусах по взлётке с кружкой чая, прописывая лещей «слонам» прямо в кровати, Индюк с Чучвагой вообще заперлись в каптерке, поедая припасы из КПП. Лесович с Мукой бегали по расположению, дурачась и подкалывая моих дневальных. В итоге со стороны третьей роты к нам зашёл дежурный по штабу майор Качан, который некогда в карантине показался мне весьма добрым и порядочным дядькой. Ковш по своей не раступленности вовремя мне не фишканул, и Качан воочию застал всю эту вакханалию.

— Дежурный по роте, ко мне! — прокричал он.

Я в спешке предстал перед его грозным видом.

— Что у тебя в роте твориться, солдат?!

Лычки нам ещё не повесили, но мы все были записаны на командирских должностях.

— Виноват, товарищ майор…

— Звони своему ротному! Ты снят с дежурства!

Я тут же позвонил Студню и доложил о беспорядках.

Студнев что-то сонно промямлил и положил трубку.

С дежурства меня не сняли, но я сразу же угодил в список злостных нарушителей и за мной установился жёсткий контроль, в последствии сыгравшем со мной злую шутку. Лесовича, Муку и Гурского Качан с ходу забрал в штаб, драить долбаны. Пришли они в роту только через два часа. Замученные и изнеможённые. Помимо уборки, под неустанными командами майора, пацаны вспыхивали прямо у òчек, и Качан лично выливал им под ноги вёдра с водой.

До полуночи я обычно предавался чтению, восседая на своем дежурном троне, в то время, как «слоны» убирали расположение. Когда становилось особенно скучно, читая вслух. Перечнем необходимой литературы я был снабжён благодаря друзьям-товарищам. Пуще всех эти чтения напрягали «слона» Падью. Ему совершенно не нравились стихи Бодлера и Рембо, а мой державный тон с присущей мне жеманной театральностью, вообще выводил его из себя и он даже готов был встать на кости, лишь бы я замолкнул. Про себя я читал только Селина и Керуака с Берроузом. Такое читать вслух было совсем за гранью.

Дорабатывал написанные стихи, и писал новые.