Андрей Латыголец - «Годзилла»

Пока я поднимал ничего не понимающего Чучвагу, Лёва пробивал лоу кики бедолаге Индюку. Чучвага вставал долго и Лёва негодуя, прописал мне пару раз в фанеру, правда, я вовремя отстранялся от ударов и подачи прошли не сильными. Лёва пытался зарядить мне по лицу, но так и не попал. Когда на взлётке, застегиваясь на ходу, появился Чучвага, Лёва настиг его мощным пенделем.

— В канцелярию, живо! — скомандовал он.

Там лейтенант поставил нас на кости и невменяемым голосом прочитал лекцию, что мы самый худший период, нас плохо воспитывали «фазаны», и что теперь он серьёзно лично возьмётся за каждого из нас. Потом поостыв, велел принести ему из расположения свободную койку и разбудить в семь утра. Койку мы тут же предоставили и он, упав навзничь, заснул мертвецким сном. Храп стоял всю ночь.

Благо никто не видел нашего унижения. Мы давно осознали, что все наши трудности окончены и наконец настало время пожинать заслуженные плоды тáски, а тут нас снова пытались вернуть на прежние «слонячие» повинности.

Утром я разбудил Лёву и он приказал заварить ему кофе.

Я уже собирался найти «слона», чтобы дать ему указания, как меня тут же перехватил Чучвага.

— Надо зафаршмачить этого ушлёпка.

Индюк поддержал и спешно отправился в каптёрку заваривать чайник. Достал из своих запасов кофе, насыпал сахара и залил в кружку кипяток. Рота ушла на завтрак и мы остались одни.

— Харкнём ему каждый по разу и пусть пьет, сука, с добрым утром! — постановил неугомонный Чучвага.

— А если он увидит харчки? — заволновался я.

— А ты размешай получше! Виля с Мирон ему тоже харкали.

Чучвага плюнул первым, потом Индюк, я немного колебался, но все же выпустил в кружку свою пересохшую густую слюну.

Чего уж там, я слышал, как по первому ещё наш «дед» Борода заваривал в караулке Студневу пакетики чая прямо из мусорки, харкал Вере в суп и сморкался в кашу. Эти истории были дико смешными и поражали своим непримиримым антагонизмом, но относя тогда кофе Лёве, я от части его понимал.

Увидев быстро подоспевшую кружку с горячим напоем, Лёва улыбнулся и выпил всё до дна. Удовлетворения я не получил, но пацаны давились от смеха ещё долго.

***

Чаще всего в дежурствах доставалось Муке, его то заставали с телефоном в руках, то за кружкой кофе, то за пайкой прямо на дежурном столом. Попадалось и мне. Однажды я в наглую, разложив общаковый провиант с Ковшом, сидел у себя в роте и поедал вкусности, попивая горячий кофе. Дежурный из первой роты не успел нам фишкануть и мы увидели проверяющего уже на пороге в роту. Паёк так и застрял у нас в горле.

— Ужинаете? — спросил старлей Марьянов худосочный мужик лед тридцати пяти.

— Так точно! — вскочили мы с мест и уже готовились получить по полной.

Лейтёха подошёл к столу, закинул в рот кусочек мармелада и, меланхоличным взором окинув расположению, спросил:

— Как в роте, порядок?

— Всё тихо-спокойно, товарищ старший лейтенант, — в один голос отрапортовали мы.

— Ну и отлично, продолжайте нести службу.

Марьянов направился к выходу, а мы опешив, только приложили кисти рук к вискам, провожая тревожными взглядами ночного гостя.

Студнев по-прежнему прокачивал нас с Мукой в канцелярии, проверяя журналы. Замечания лились рекой.

— Я, конечно, всё понимаю, но пить кофе у меня за столом и быть при этом уличённым Лавровым, это уже край охуевшести! Я вас до дембеля згною, ебанутые, — бубнил на нас Студнев.

***

В прошлом году на ежегодной самодеятельности в части наша рота заняла первое место. «Фазаны» по рассказам прапора готовились месяц и добросовестно отнеслись к данному мероприятию. В этом же году наша рота заняла последнее место. Студнев рвал и метал. Особой подготовки от нас не требовали и мы пустили всё на самотёк. Я сыграл армейскую песню на гитаре, Рацык с Гораевым сочинили рэп про караул, поставили со «слонами» пару заезженных кэвээновскиз миниатюр и в завершении Камса проплевал в микрофон бит бокс. Со сцены на нас смотрели без интереса и мы казались жалкими. Аплодисменты были вялыми, а смеха из зала практически не возникало.

Студнев возненавидел нас ещё больше, а особенно меня с Мукой, как самых приближённых к нему и терзал за всех. Всё чаще ставил с нами в наряд свой же период, я дежурил с Чучвагой и Индюком, Мука с Раткевичем и Напалмом, а когда большинство «слонов» отправилось в караул, выделил третьего дежурного ефрейтора Карпова.

Его участь была предрешена. Мы быстро раступили его в заполнении журналов, благо почерк его был хорош и ему пришлось писать отчёты за троих. Его практичность и быстросхватываемость сыграла нам только на руку.

***

В начале августа в роте произошли некоторые изменения. Студнева повысили до капитана, а Лёве дали старлея, назначив заместителем командира роты, во взводниках возникло одно вакантное место и его заняло новое пополнение «шакалов». В часть прибыли, закончившие академию желторотики. К нам в роту распределили лейтенанта Максима Говаркова, высокого симпатичного белобрысика с крепкой и мускулисто-подтянутой фигурой. По началу он показался нам кротким малым, но изучив дела в роте за пару дней, сразу же принялся крестить и воспитывать нас на свой манер.

Так по его принципу все солдаты были пушечным мясом и диалог он намеревался строить лишь с сержантами, которые по его мнению олицетворяли власть над этим мясом. Все градационные разделения по срокам службы ему были чужды, и рядовые с ефрейторами виделись ему равными в своих обязанностях. Я некоторое время симпатизировал Говаркову, даже пытался примазаться к нему, чтобы мягко разъяснить традиции ротной жизни, но когда понял, что он видит всё со своей уставной колокольни, остыл и расслабился. Говарков меня раскусил и стал гонять.

— Мне не нравится, что в нашей роте ефрейтора наглее сержантов, знайте свое место!

Во взводниках, или в канцелярии, когда не было ротного или зама, он по долгу нравоучительно песочил нас с Мукой и требовал дисциплины.

Я давно свыкся с ротной бытовухой, набрал вес, почувствовал свободу, а тут появился этот легитимный выскочка, ставший нам поперёк горла. В «стелс» теперь мы стали ходили с песней, поднимая высоко ноги и если ему не нравился наш походный шаг, возвращались на исходную. В строю следовало стоять тихо и не шевелиться. Меня бесили его отчитывания перед всей ротой, что, дескать, я весьма вальяжно и с издевкой провожу поверки и другие переклички. Это напрягало. Напрягало и то, что он совершенно не желал учитывать срок нашей службы, все былые заслуги и лишения. Даже подсосник Гурский не смог найти с ним общего языка. Говарков сразу ставил всех на место, проводя чёткую грань между командирами и подчинёнными. Однако радовало то, что он не был съехавшим с катушек садистом. Рукоприкладства он всячески порицал, морально пытаясь выколачивать из нас всю дурь. Так постепенно наша рота скатилась в жизнь по уставу, и со всех подразделений части нашу роту стали называть второй «крестьянской».