Александр Кириллов - Моцарт

Месяц спустя «Луиза Робиниг еще не покойница, но при смерти». Как долго «тянется время, смертельно долго». Прошел целый месяц, почти вечность.

Патер Доминик, друг детства Вольфганга (из-за его ухода в монастырь маленький Вольферль горько плакал в Лондоне в ноябре 1764) предположительно будет избран на должность настоятеля собора Св. Петра. «Мне любопытно, к чему приведет это голосование. Через 5 недель с небольшим или раньше — наше любопытство будет удовлетворено».

Долго « нет писем от твоего брата… [звучит рефреном день за днем] уже 6 месяцев» [3.11], а двумя месяцами раньше — 17.09 («сегодня 17 утром получил письмо от твоего брата»), так откуда же 6 месяцев?

«Все [в городе] желают, чтобы Луизу Робиниг поскорее „отпустили“, так она плоха, один скелет». Много дней прошло с тех пор — чуть больше недели. И еще всю следующую неделю будет маяться подружка Наннерль и тайная зазноба маленького Вольфганга, чтобы удостоиться в конце концов двух коротких строчек в письме Леопольда от 23 марта 1786: « Сегодня, 24 , в 7 часов утра зазвонил колокол по умершей Луизе Робиниг», а 28 марта: «В воскресенье похоронили фрейлейн Луизу». Точка поставлена. Эту жизнь смыло, а что еще оставалось, память аккуратно подтерла.

Веселое время, чувствуешь себя, как на вокзале (или скорее в аэропорту), провожая отлетающих. Пришел час проститься и с князем Цайлем епископом в Химзэ. «Несчастный епископ отправился в вечность. Мы вернулись без четверти 5, он уже умер. В течение 15 дней у него был катар, но его лечащий врач молодой Хелмрайхен не видел никакой опасности. Во время концерта в казино [5 апреля 1786 г.], господин настоятель кафедрального собора [племянник епископа] сам пришел искать старого [доктора] Баризани… В пятницу [7-го] Баризани посоветовал епископу привести все свои дела в порядок, а в субботу [8-го] он предупредил его, что ему будет трудно пережить воскресенье. Князь не хотел в это верить, потому что не чувствовал себя таким уж слабым. Но он исповедовался и просил своего капеллана его причастить; в воскресенье утром в 7 часов он причастился публично и распорядился себя соборовать. В 10 часов все его домашние пришли к его изголовью, и он сказал: я вас благодарю за вашу добрую службу и т. д. и т. д. Ни от чего мне так не больно как от сознания, что я не могу больше возместить вам убытки, а в состоянии только благословить вас (что он и сделал) и просить Бога за вас. Я выплатил добрую часть моих долгов, и если Господь согласится дать мне еще 2 года, я расплачусь сполна. Господин доктор (обратился он к Хелмрайхену), я вам доверяю весь мой персонал и прошу вас позаботиться о них. Он выражался предельно ясно. Он передал архиепископу через настоятеля кафедрального собора billet [прошение] об отставке и просил, сохраняя при этом самообладание, простить его за все недоразумения, в коих мог быть виноват перед ним, так что архиепископ, положив billet на стол, не мог сдержать слез… В 2 часа всё еще шло хорошо; потом начались судороги, и без четверти 3 он скончался. Он был на 7 или 8 месяцев старше меня. Он родился anno 1719, ему было 67 лет… Что станет с Химзейским епископом?»

Перрон опустел, тщательно выметен и отдраен до блеска.

«Катерль Гиловски не придет ни к тебе [Наннерль], ни ко мне [просить денег], ты в этом можешь быть уверена; при мне она даже не упоминает о своем брате и тем более о мадемуазель невесте». Катерль почти член их семьи, в дни премьеры Идоменея они все вместе обдумывали как её взять с собой в Мюнхен, но не смогли из-за больших расходов. Сама же она вынуждена была заранее копить деньги, чтобы на свои именины пойти по традиции с Наннерль в театр. Теперь же дом Моцартов для неё опустел, будто и они все умерли, а у привидений в долг не просят.

Так и ходит он из одной покойницкой в другую. Но «Брунетти еще жив, хотя страдает сильными рвотами. Если он теперь умрет, мне придется экзаменовать музыкантов»… т.е. хлопоты, хлопоты, хлопоты: надо будет выходить из дома, а до этого одеваться, а потом раздеваться и всё такое — стало хлопотно жить. И всё-таки «в день рождества вечером между 5 и 6 часами Брунетти отошел в вечность» Кто теперь скажет о Вольфганге, что он мог бы стать великим скрипачом, сделай он игру на скрипке своей профессией.

Ныне всё, что касалось смерти, с утра уже толпилось у них в передней. Известия от сына были редки, случайны и будоражили на фоне зальцбуржской скукоты: «выходя, встретил господина Душека и её [Жозефу Душек], которые как раз направлялись к Ацвангеру, их душеприказчику. Они в спешке передали мне привет и compl. от твоего брата и твоей невестки, они здоровы и вскоре отправятся в Прагу». Вдруг кто-то расскажет ему на ходу, что слышал от такого-то , который своими глазами видел в письме такому-то , будто: «Сегодня 28, опера твоего брата Свадьба Фигаро поставлена в первый раз. Это будет слишком [хорошо], если она пройдет с успехом , так как против неё плетут cabales [интриги] могущественные силы. Сальери и вся его камарилья прилагают раз за разом усилия, чтобы возмутить небо и землю. Г. и мад [ам] Душеки говорят, что такие cabales против твоего брата, есть признание его замечательного таланта и его искусства, которое достойно большого уважения».

Я вдруг заметил, что начинаю тихо беситься, читая уже в сотый раз в письмах Леопольда вместо привычного «мой сын» или «Вольфганг» — «твой брат» . «Мой сын» — теперь обращено только к зятю (мужу Наннерль), который по возрасту скорее годился бы Леопольду в младшие братья, но отнюдь не в сыновья. Никогда он больше не назовет Вольфганга своим сыном, заставляя меня постоянно обманываться и думать, что там, где в его письмах встречается сердечное «мой сын», речь по-прежнему идет о Вольфганге. Как бы не так. Иоганн Баптист Франц фон Берхтольд цу Зонненбург 217 217 Наннерль вышла замуж 23 августа 1784 года за барона Иоганна Баптиста Франца фон Бертхольда цу Зонненбурга (1736—1801) попечителя богодельни, расположенной недалеко от Зальцбурга в местечке Санкт-Гильген. Он был старше Наннерль на 15 лет, и уже дважды женат, имея от первых двух браков пятеро детей. Наннерль родила ему еще троих. Её муж унаследовал место, которое занимал раньше дед Наннерль и Вольфганга по материнской линии (Вольфганг Николаус Пертль (1667—1724), и после свадьбы Наннерль переехала в дом, где родилась её мать Анна Мария Пертль 25 декабря 1720 года. (его подержанный зять) обрел теперь в тесте нежно любящего отца. Легко любить того, кто всячески демонстрирует вам свое почтение и лично вам не подвластен.

У него «зуб» на сына, понимаю. Но ктó непогрешим, брось в нас камень. Вспомнить бы ему день бракосочетания Вольфганга, роковой для обоих. Вспомнить бы приезд в Вену — эдаким сдержанным брюзгой с аудиторской проверкой текущих дел сына («У твоего брата премилая quartier 218 218 (фр.) квартирка со всякого рода роскошествами, имеющимися в доме, это не должно тебя удивить, когда ты узнаешь, что квартирная плата составляет 460 флоринов»). Или вспомнить бы ему письмо с отказом взять к себе (на короткое время) детей некогда любимого им сына, чтобы тот смог принять приглашение из Англии. Я не могу не привести выдержек из этого письма к Наннерль: «Ты можешь легко вообразить, — пишет он дочери, — каким должно быть жестким моё письмо [к сыну], когда [он], только представь, вздумал мне предложить присматривать за его 2-мя детьми, ни больше ни меньше [Это его „ ни больше ни меньше“ — особенно меня поражает. Сколько в этом недоброжелательства, мстительности и обиды на сына, вовсе этого не заслуживавшего.], ибо он возжелал [!] посреди поста совершить поездку в Англию… Добрый и искренний господин Мюллер расхвалил твоему брату Леопольда [сына Наннерль] и [таким образом] тот узнал, что [твой] ребенок у меня, о чем я ему никогда не писал. Такая вот хорошая идея пришла ему [в голову] или, может быть, его жене. А что в этом плохого, да? Они смогли бы спокойно путешествовать, они могли бы и умереть или остаться в Англии… А я бы с [их] детьми гонялся за ними следом и т. д., или со временем мог бы получить возмещение в виде пансиона, который он предложил бы мне за слуг и за детей и т. д. Basta! Мои извинения [с отказом] — сильный и тяжелый урок [для него], если он захочет [им] воспользоваться». Неприглядные мотивы отказа прямо кричат каждой строкой. Всё здесь можно понять: и его недоверие к сыну, и старые обиды, и нелюбовь к Констанце, и его возрастные немощи, если бы не мстительное удовлетворение… А взял бы он детей, может быть Господь и дал бы ему еще сил и продлил бы за это его дни, и сын бы не ушел из жизни так рано, кто знает, кто знает… Случайное, конечно, совпадение, но письмо это получило в собрании их переписки дьявольский номер 666.