Александр Кириллов - Моцарт

Исповедь не приносит мне облегчения, не снимает ни одного вопроса из тех, что меня мучают. Но и моя Констанца надолго застревает перед окошечком исповедальни.

И о чем она с ним столько времени толкует, в чем кается, каких ищет ответов? Важно сейчас, — решил я, — не запутаться нам в именах, и не оказаться заложниками чужих судеб.

ВДОВА МОЦАРТА

Перед темнотой все сироты. Сидим притихшие, на нервах, наблюдая, как тьма вытачивает из самой себя очертания предметов, пока её саму вспышкой не разносит широкий экран.

Любительница фуг, дражайшая женушка Констанца на склоне лет, подпирая рукой щеку, с отрешенным видом смотрит из окна — в пустоту?.. нет, нет — на памятник её мужу в Зальцбурге, воздвигнутый ненавистными горожанами. «В юности её глаза, по всей видимости, были очень яркими, они и сейчас по-прежнему хороши, — звучат за кадром воспоминания Винсента Новелло 105 105 В 1829 году вдову Моцарта посетили в Зальцбурге английские путешественники композитор и издатель Винсент Новелло и его жена Мэри. Их дневники были опубликованы в 1956 году под названием «Паломничество к Моцарту». о встрече с шестидесятилетней Констанцой. — Я не знаю ничего добрее, дружественней и сердечней, чем её поведение во время нашей беседы. В целом эта дама стала для меня одной из самых интересных особ, живущих в наше время». Констанца небольшого роста, стройная, выглядит гораздо моложе своих лет. Голос низкий и мягкий, манеры непринужденные, человека хорошо воспитанного, располагающего к себе, который долго жил. «Что за мысли блуждают в её затуманенном сознании, — журчит бархатный баритон за кадром под аккомпанемент божественного многоголосья, — на сквозняке времени, холодом обдающем из пустоты вечности…

«Годы тебя не старят, — беру я Агнешку за руку». — «Значит, плохо поработали гримеры», — отстраняется она.

Кладбище Санкт-Себастьян в Зальцбурге. Голос за кадром: «Место вечного покоя притягивает к себе её уставшую душу. Негде ей здесь голову преклонить — чужой город, чужая земля. Г. фон Ниссен, покойный муж, погребенный тут в 1826 году в могиле Леопольда — не в счет, он не из их рода. Алоизия Ланге (Лиз), скончавшаяся в Зальцбурге 3 июня 1839 года (осталась кровоточащей занозой в её душе), лежит неподалеку от бывшей могилы Леопольда; их погребальные кресты навеки осуждены оставаться один для другого вечным укором? Наннерль, убежденная, что Веберы, опоив брата приворотным зельем, отняли его у семьи, а со временем оккупировали и его родной город, не захотела лежать в окружении семьи Веберов и нашла своё пристанище в приходском склепе, где её останки затерялись. Каким-то странным образом могилки Веберов заполонили зальцбуржское кладбище, оттянув на себя часть посмертной славы Моцарта. В то время как его семью разбросало по разным углам их мест упокоения, а он сам безнадежно растворился среди всякого сброда на забытом кладбище под Веной. Он умер, как умирают в больнице для нищих. Прибрал его Господ к себе, отогрел покинутую всеми душу и даровал долгожданный покой, чтобы „пресыщала душа свет лица Его“, а тело прибрали люди — с глаз долой! Вот так и после смерти он был лишен последней радости — лежать в родной земле вместе с семьей».

«Выгодно, правда, быть вдовой гения, безвременно почившего», — присаживается рядом с Агнешкой наш сценарист, глядя на экран. Наконец он осчастливил съемочную группу своим появлением, и теперь везде и всё комментирует, советует, дает оценки и говорит, говорит… Одевается как студент, но с некоторым шиком и небрежностью — джинсы, рубашки, шейные платки, жилеты, но туфли из тончайшей кожи, больше вечерние, чем повседневной носки. Не молод, коротко острижен, с модной щетиной на мужицком лице. Смотрит на девочек с юношеским интересом, постоянно заигрывает с ними, шутит, а проходя мимо или задержавшись на минутку, вдыхает их аромат.

Тем временем «разлучница» Констанца покидает кладбище. «Живет она уединенно, монашкой, с младшей сестрой Софи, укрывшись в доме как в отшельническом скиту, лишь временами посещая любимые ванны, — музыкой звучит для меня за кадром голос Агнешки. — Была бы в Зальцбурге хоть могилка Вольфганга, ходила бы к нему, высаживала бы цветочки, полола бы травку — всё-таки что-то осмысленное было бы в этом посещении покойного гения на виду у всего города, что-то романтическое, возвышенное. Но она и сама, можно сказать, являет собой, без ложной скромности, живой мемориал великому Моцарту».

Констанца останавливается у своего дома, чтобы перевести дыхание. Ей предстоит взбираться по лестнице, и пока она будет преодолевать марш за маршем, за кадром звучит уже мой голос: «Говорят, о человеке надо судить по тому, как он заканчивает жизнь, — слышу я себя с экрана, — и о семейных отношениях — точно так же. Попробуем и мы ухватить за хвост цепочку из дат и событий их совместной жизни с Констанцей и беспристрастно прогнать задом наперед. Авось удастся догнать и куснуть себя за хвост, как псу, закружившемуся в волчке… Для начала заглянем в конец истории земных мытарств Моцарта».

В одном из наемных экипажей Вены сидит семья Констанцы. Они обсуждают заметку в журнале «Neuer Deutsche Merkur»: «Славный Моцарт! Ты соорудил могилу для своей любимой птицы в саду, взятом тобою в аренду, и сам сделал надпись над ней. Когда же для тебя сделают то, что ты сделал для своей птицы!» Семья возмущена — из их коротких реплик ясно, что прошло без малого 17 лет, прежде чем Констанца, уступив настойчивым просьбам мужа Г. фон Ниссена, нашла время посетить, наконец, кладбище Санкт-Маркс, где в общей могиле лежит её покойный супруг («для меня и для всей Европы незабвенный Моцарт»).

Карета покидает город. Солнце припекает, белеет облупившейся штукатуркой кладбищенская стена, шуршит и пылит под ногами гравий. Молчаливой процессией идут от кареты три скорбные фигуры. Повсюду плешины сорной травы, вдоль стены низкорослый кустарник. Слышен напряженный горячий треск цикад, будто призрачной тенью пробирается от куста к кусту маленький Вольфганг. Тихий монотонный звук колокола, темный крест островерхой кирхи за купами деревьев.

Но разыскать могилу и, хоть запоздало, поставить на ней деревянный крест им не удается, — время и прах замели следы.

«Не положено! не положено, — глухо ворчит кладбищенский сторож . — Ни креста, ни камня, ничего не положено. Все там покойники безымянные. Через восемь лет и они опростают место для новых захоронений, таков порядок, установленный императором».

Что привело её на это забытое Богом кладбище с густыми зарослями бурьяна вдоль стены и короткой тенью ворот на раскаленном песке. Запоздалое раскаяние или беспардонная статья, подцепившая её совесть на крючок? На обратном пути слабый ветерок приятно обдувает в карете Констанцу, её сына и мужа фон Ниссена. «Кому крест, кому память вечная! — бормочет, глядя из окна кареты на кладбище, Ниссен».