Александр Кириллов - Моцарт

Софи плачет, привалившись к дверному косяку, глядя, как сестра кружится по комнате с безмятежной улыбкой на губах. «Хоронят по третьему разряду — слышится ей голос Софи. — Пусть ! Вену взбудоражили сплетни о якобы её причастности к резне в семье Хофдемелей. — Пусть ! Ей не все выражают сочувствие и поддержку. — Пусть ! Но на её стороне ван Свитен и Сальери. Если ничего нельзя изменить, — говорят нам её глаза, смыкаясь от неистового кружения, — пусть поскорее закончатся все формальности, и обо всем бы забыть. Ей всего 29 лет. «Её не будет ни на панихиде, ни на похоронах, — скорбный голос за кадром. — Ей нужно будет время, целых 17 лет, чтобы, наконец, навестить его могилу».

В декабре быстро темнеет, а светает поздно. Могильщики ворчат — кому хочется хоронить в потемках. Траурные дроги, грязная дорога. Приблудная собака лает на лошадь, обогнав похоронную процессию. Идут: лицо у Сальери рассеянное, озабоченное — ему грозит отставка; следом маячит лицо ван Свитена: на нем отпечаток обиды и тревоги — он уже смещен со всех постов; лицо Зюсмайра ничего не выражает; лицо Альбрехстбергера — скорбное и усталое; лица Дебнера, Розера, виолончелиста Орслера и кого-то еще, держащимся в самом хвосте, возможно, Ланге, Хофера, Шака — смазались в сумерках. Они шепчутся о похоронах, об их скоропалительности и бедности, мол, не нашлось никого, кто приложил бы руку к их достойной организации — из уважения к таланту, из сочувствия к его семье, просто из христианского милосердия. Разве Сальери, помимо должности капельмейстера, не возглавляет Секретариат Пенсионного Фонда вдов и сирот музыкантов? Ему нет нужды тратить деньги из своего кармана. Он мог бы выделить недостающую сумму из средств Фонда — и для индивидуальной могилы, и для надгробной плиты. Не пожелал. Личные мотивы или указание двора, которого нельзя ослушаться, не потеряв места. Еще можно было бы ожидать помощи от церкви, но Вольфганг никогда не числился примерным прихожанином, к тому же он был масон. На них тоже было мало надежды. Говорят, что гнев у масонов вызвал образ Царицы Ночи , да и в хоре Рыцарей слышны мотивы христианской музыки. К тому же, его национализм воспринят ими как «предательство» масонской идеи, призывающей всех отказаться от национальных элит и культур. Но есть и другое мнение: похороны как похороны, всё как у людей, как принято в соответствии с духом и обычаями. Если бы он не наделал к концу жизни столько долгов, могли бы похоронить и по второму разряду, а так жене приходиться экономить. Третий же разряд не предусматривает торжественных процессий, венков и надгробий. Усопших сразу же после церковной панихиды перевозят в сумерках на кладбище, а утром опускают в уже вырытую могилу. «Как правило, — напоминает другое лицо, — сразу по шесть гробов — четыре взрослых и два детских» — «Хоронят и вовсе без гробов, — уточняет прежнее лицо, — просто дно ящика, где лежит тело, сдвигается и покойник падает в общий ров».

«Как ни покажется странным, — замечает походя сценарист, — именно этот вид третьеразрядных похорон пользовался в Вене, по городской статистике, наибольшей популярностью, его предпочитали пятеро из семи горожан».

Тут я не выдержал. «Здóровски, — говорю, — логично, поделом, статистикой удостоверено. И никому в голову не приходит, что речь идет не о безымянном бомже, замерзшем на улице и сброшенном в холщовом мешке в общую могилу, а об известном композиторе. Между прочим, Моцарт числился на службе у императора, имел государственную должность камер-композитора, получил от двора заказ на оперу к празднествам, посвященным коронации Леопольда II. Неужели `его смерть не нашла отклика при дворе?»

«Судя по похоронам — не нашла. И деньги ван Свитена, пожертвованные вдове на похороны по самому низкому разряду, из той же оперы».

«У вдовы денег могло и не быть, но у ван Свитена», — настаиваю я.

«Как вариант: ван Свитен решил, что деньги больше нужны живым сыновьям, чем мертвому другу. Старшего Карла он отправил за свой счет учиться в Прагу к Францу Немечеку. И не надо забывать, что о подачке ван Свитена мы узнаём от той же Констанцы, которой очень хочется выглядеть в глазах потомков любящей женой и примерной бюргершей, доведенной супругом до нищеты…»

На лицах редких посетителей, заглянувших в дом усопшего, мука мученическая. Глаза слезятся, будто тяжелый запах ест их как дым. Дверь в комнату закрыта — он лежит там один, в обнимку со своей лучшей подругой смертью, как и оказалось на самом деле. Длинноносинькая, легкая как газель Софи предлагает всем горячий кофе. Посетители в верхней одежде пристраиваются с чашечками — кто где, прихлебывают, обжигаясь. Софи увязывает в пачки, исчерканные нотные листы, беря их из общей кучи, сваленной в углу. Чей-то голос: «нынешний император никогда не был страстным меломаном». Одна пачка увязана, Софи принимается за следующую. «Императрица назвала его оперу Милосердие Тита — «свинячьей музыкой». И эта пачка готова и ложится на первую. «Плевать им, как его похоронят, и вообще на его смерть». Вместо кучи нотной бумаги растет аккуратно уложенная кипа. «Ходят слухи, что барон, не удержавшись, взял свою долю из денег, собранных на похороны, которую покойный был ему должен» — в зале повисла тишина. Шуршит в углу бумагами Софи, отхлебывают глоточками горячий кофе посетители…

Я заворожен сонной, обыденной тишиной в квартире Моцартов. Мстительное равнодушие окружающих, ядовитые сплетни, вечное безденежье, постоянные неудачи, изнурительное недомогание, душевное одиночество — всё как у Пушкина в последние месяцы, — думаю я, — болезнь, смерть, похороны на скорую руку, без любимой сестры… Не приехала Наннерль. Мне трудно себе это представить. Не было Шиканедера, где-то пьянствовал с горя. И друзьям было не до того — они тоже зáпили, как и подобает мужчинам в таких случаях. Похоронная процессия, не дойдя до кладбища, повернула назад, якобы никто не желал присутствовать при недостойном Моцарта погребении. От этих трех последних дней остается тягостное чувство, будто всё им было важно — кто, что, с кем, когда, — всё, кроме его смерти.

«Как только Моцарт скончался, — шептал мне в ухо сценарист, — безутешная вдова, выбежав из своей комнаты, улеглась рядом со вздувшимся трупом, чтобы заразиться и быть похороненной вместе с мужем… Поверь, иногда удачно пущенный слух может сослужить больше, чем… Особенно, если это присочинено красиво и к месту. И еще, заметь, одно обстоятельство. Констанца упоминается среди соучастников подозреваемого „преступления“. Но где улики?.. Одно дело — желать мужу смерти, другое — видеть его предсмертные муки, чувствуя себя к этому причастной. Версия, честно говоря, мне кажется маловероятной; даже спасая свою репутацию, Констанца вряд ли улеглась бы в постель рядом со зловонным, разлагающимся трупом».