Александр Кириллов - Моцарт

Спустя три дня после похорон Моцарта, проселочной дорогой катятся другие дроги с «безымянным» гробом, за которыми следует одна единственная тень хирурга И.Х Сартори… если только под покровом ночи не проскользнул вслед за ними еще кое-кто. Наутро, по высочайшему повелению, гроб тайно опускают в могилу безымянные могильщики. Пусть и тайно, но, слава Богу, не в коровьей шкуре, согласно закону о самоубийцах.

Тем временем женщина с обезображенным лицом и остекленевшим взглядом, прижав к груди спящего ребенка, беззвучно бормочет нескончаемый монолог, посылая его в пустоту…

Той же ночью, другая женщина с окостеневшей улыбкой наматывает на пальцы скачущий пó полу клубок ниток с недовязанной манжетой…

Обеим мерещатся две неупокоенные души, прилипшие лицами к темным окнам — одутловатое лицо Вольфганга и лицо Франца со свежими пятнами крови…

Невидящий взгляд Агнешки смотрит на меня с экрана, и тот же её взгляд — из зала на экран. Я шепчу ей на ухо: «Трудная сцена». — «Я не убедительна, хочешь сказать? — в её голосе обида. — Не рву на себе волосы, не реву белугой, не бьюсь в истерике над трупом. Чего вы все от неё хотите? Даже Алоизия называет её мужа — этот человечек ». Я остолбенел. В последнее время Агнешка сделалась раздражительной, едкой, ко всему придирается. Особенно, если я касаюсь Констанцы, с которой невольно её отождествляю. Мне бы промолчать и смотреть на экран, но она меня злит, и я не выдерживаю: «Что́ у неё на душе, мне всё равно. Врать зачем? Много лет оправдывать своё отсутствие на похоронах „суровой зимой“ 111 111 Письмо от 14 окт. 1841 г. — это при трех градусах тепла! Не посетить кладбище — ни в ближайшие дни, ни в ближайшие годы. Не оставить потомкам свой автограф в виде переписки с гением. Не понимаю, чтó её заботило, чегó она стыдилась, что хотела скрыть ? Их настоящие отношения? О них и так легко можно догадаться. Она не монстр, конечно, но и не овечка». И вдруг слышу: «Господи, а как жить с нелюбимым!.. Мой отец изнасиловал мою мать, когда ей было 16. Все шесть лет, что я его помню, мы жили в страхе. Он боялся, что она кому-то расскажет или донесет на него, а она боялась, что он, не дай бог, что-нибудь сделает со мной. У нас не было денег, он не позволял ей ни учиться, ни работать. Он бил её, но каждую ночь она ложилась с ним в постель… И как-то мать в отчаяние насыпала ему в бутылку с водкой мышьяку, но он, на наше счастье, не пришел — где-то пьяный подрался в тут ночь и его убили… Мы еще неделю не выходили из дома, не верили, что его больше нет. Тут не только не будешь на панихиде, дорогу на кладбище забудешь… Мы уехали из города. У нас никого не было, мама детдомовка. Нищенская голодная жизнь. Мы по-настоящему бедствовали… Мама привела меня в магазин игрушек. В мой день рождения. Мы встали перед прилавком, а мама вдруг мне говорит: выбирай, что хочешь. У меня глаза разбежались, я чуть в обморок не упала от желания иметь всё! Мама спрашивает, что же я выбрала, продавщица пристает, кругом толпятся дети, орут, тычут пальцами. Тебе не передать какой шок я испытала. И вдруг вижу среди этого пиршества игрушек надувной шарик, такой розовый, неприметный. Я его сразу полюбила и ткнула в него пальчиком. „И это всё?“ Мама не поняла. „Выбирай, дурочка, у нас есть деньги“. Но я уже выбрала. Может человеку, чтобы быть счастливым, необязательно иметь горы всяких благ, достаточно одного шарика, согревшего душу?»

И я, уже готовый было брякнуть, а причем тут шарик , осекся. Думаю, что всякий, кто увидел бы сейчас её лицо… точно так же, как и я, промолчал бы.

В приемной императрицы женщина в трауре, склонившаяся в почтительном поклоне. Ласково журчат слова утешения беременной женщине под черной вуалью. Императрица само сочувствие. Она обещает ей свое покровительство и отпускает вдову Хофдемель к отцу в Брюнн, с пожеланием благополучно разрешиться от бремени.

В приемной у императора — другая безутешная вдова. Император сочувствует Констанце, но о покойном муже ничего не желает слышать. Обещает не лишать её своей монаршей милости, но просит всё забыть — и навсегда.

После окончания аудиенции у монарших особ вдовы направляются к выходу, но внезапно сталкиваются в вестибюле дворца — узнав и ринувшись одновременно в приоткрытую дверь. Они почти бегом устремляются по ступенькам — каждая к своему экипажу. «Бедный Вольфганг», — бормочет Магдалена, садясь в карету ван Свитена. «Бедный Франц», — вырывается у Констанцы, отъезжающей от дворца в карете Сальери.

Ван Свитен и Сальери бесстрастными взглядами провожают из окон дворца разъехавшиеся экипажи и, раскланявшись, удаляются по своим делам. Их миссия закончена.

Голос за кадром: «Обоих — Моцарта и Хофдемеля — похоронят оперативно и безо всякой огласки. Вéнцы узнают об этом только на следующий день. И ни один из присутствовавших на похоронах — никогда, ни при каких обстоятельствах, до самой своей смерти не проронит ни слова. Даже слухи — и те умрут раньше очевидцев».

И снова аллея кладбища Санкт-Себастьян. Как на редких кадрах любительского кино начала 20-го века, вприпрыжку «стрекозит» среди могил старушка Констанца. Наткнувшись на камеру, она надолго замирает и смотрит с экрана остановившимся взглядом. «Ничем не примечательная личность, вся ушедшая в мелочные житейские заботы. Никаких следов от «совместной жизни с Моцартом, которые могли бы свидетельствовать нам о глубоких душевных переживаниях», — мурлычет голос за кадром, — тем более никаких ярких «воспоминаний художественного характера, во всяком случае, они представлены в дневнике поразительно слабо». 112 112 г, Аберт 4-томное изд. И Констанца, якобы в поисках объяснения этому, начинает стремительно стрекотать ручками и ножками, пятясь обратным ходом — туда, откуда пришла, и снова, но уже медленно, возвращается по аллее к нам, чтобы опять замереть перед камерой с немым вопросом на лице. «Я думаю, — приходит ей на помощь Ниссен, сидя в своей библиотеке и водя гусиным пером у себя за ухом, — Констанца, пожалуй, испытывала больше чувств к его таланту, чем к его личности». Любимая присказка мужей, объяснивших для себя семейную драму их жен с бывшими мужьями-гениями. Мне это кажется совсем уж абсурдным, всем известно, как мало ей нравилась музыка Вольфганга. Скорее всего, её мучило ощущение фальши, лжи и насилия над собой… И Констанца, будто услышав меня, поправляет шляпку, волосы на затылке и уходит, повернувшись к нам спиной. « Она жила с ним, словно наложница, терзаемая ревностью, — вонзается ей в спину закадровый текст, — терпящая его друзей, вынужденная мириться с его образом жизни, считаться с его пристрастиями, вкусами, средой. И болела она не только от частых родов и слабого здоровья. Выйдя замуж за Ниссена, она, как известно, быстро пошла на поправку. После смерти Моцарта она прожила еще пятьдесят лет, достойно вела дом, путешествовала, разбирала его архив и воспитывала детей »… Видно, Моцарт был обречен до самой смерти искать в жене — выдуманную им Цнатснок , а Вольфгангу суждено было превратиться в юношу Трацом а, выпавшему из семейного гнезда и беспечно занимавшемуся с Констанцой любовью.