Геннадий Беглов - Досье на самого себя

На столе, под бронзовой рамочкой, меня ждал конверт: ночью здесь была тетя.

«Заходили двое. Справлялися о тебе и в чулан заглядывали. Хорошо, валенки твои в сундук схоронила. Ко мне нельзя. Соседи кабы не сделали чего. Клавдия. Тетка твоя!».

В столовке, что на Чкаловском, торговали в ту пору пивом. Если бы разрешали курить, то и совсем пивная.

Я с тарелкой устроился на свободное место. Отпил пиво и принялся за щи.

— На ташкентской пересылке — вот где я тебя видел…

Поднял голову. За столом — трое: один пожилой с бритой наголо головой, двое других молодые.

— В пятом бараке… Отличные романы тискал. Освободили?

— Освободили.

Лицо парня незнакомое. Судя по одежде, из тех мест недавно.

— Прокололся?

— Нет еще…

В разговор вступает второй:

— Я ксивы сдаю на прописку, а мне начальничек говорит: «Покупай билет, Толик, на курьерский…» И расписание поездов показал.

Рассмеялись оба. Бритоголовый тянул пиво, не улыбнулся даже.

— За что тянул срокешник? — интересуется Толик.

— Да, так… За дело… — ответил я многозначительно.

Переглянулись. Помолчали.

— Кого из воров знаешь? — спросил пожилой.

— Кешку Голубка… С Санькой Шпалой в одной бригаде были…

— С Москвы Шпала?

— Тот самый.

— Я с ним еще в Карелии тянул, — хвастается Толик. — Карту знает.

— Заткнись, — обрывает его пожилой и ко мне. — Потолкуем, хлопец…

— Почему и не потолковать.

Принесли еще пива. Из «кармана» дяди Феди — так его звали — полилась в мою кружку водка. Налил и себе. Остальные смиренно хлебали пиво.

— По хатам ползал?

— Было…

— Тебя как кличут?

— Витек.

— На дело пойдешь?.. Физиономия у тебя в порядке… Если столкуемся, третья часть твоя.

— Годится.

Почувствовал себя нужным. Было дело. А какое это «дело»… Да какое это имеет значение? Меня уже ищут, значит, не завтра, так послезавтра, мы встретимся: и тот, кто ищет, и тот, кого ищут. Это будет, и этого не избежать. Поэтому к чертям все философии мира! Есть день, и он — мой!

Выпивая теплую хмельную бурду, доедаю щи.

— Пойдем, Витек…

Мы освободили столик.

На трамвае доехали до Сенного рынка, где долго искали какую-то Галочку.

— Приболела, видать, — предположил «чухонец».

Сходство с чухонцем действительно было у этого малого: глаза с синевой, белые брови кустом и целая шапка таких же белых кудрей.

По дороге к Галочке покупается коробка конфет «Жар-птица», круг колбасы «Польской» и две бутылки водки.

Притон «Мечта» — так назвал дядя Федя жилплощадь Галочки, когда мы поднимались по лестнице, пахнущей прачечной.

Название не содержало иронии: прямо с лестницы вы попадаете в опрятную комнату, площадью около тридцати метров. Прямо в комнате плита-голландка и рукомойник. Над головой балкон-антресоли. Шик!

Опухшее со сна лицо Галочки не вызвало у меня ассоциаций ни с Карлой Доннер, ни с Диной Дурбин. Впрочем, глаза…

— Где вы откопали его? Это же — блеск! Я буду с ним спать и, может быть, даже рожу от него ребенка!

— Кончай буровить, — злится Федя.

— А он не в Эм-гэ-бэ работает? У него в глазах решеточки…

— Кончай, Галка, — урезонивает Толик, самый молодой из всех, с золотой «фиксой», которую он постоянно натирает пальцем.

— О! «Жар-птичка»! Ты — мужчина, Федя! Ты — настоящий самец! Я сейчас переоденусь и выйду к столу…

Скинула халат… Забралась по лестнице на антресоли.

— Я одену вишневое! Вот это!

Она показывает яркое платье с белым кружевом ворота и манжет.

— Свари картошечки, — скулит Толик.

— Ты пошляк, Толик! Мои пальчики лобзал Даниил Васильевич! Лично! Ведущий режиссер с «Ленфильма». Серость! Вы не ходите даже в кино…

Она спускалась «к столу».

— Давайте знакомиться…

Грациозно протянула руку.

— Вас я буду называть на вы. Не возражаете? Мне надоели все эти «Толики», «Бобики», «Нолики»… Хочу водки.

Дядя Федя разливал водку в граненые стаканы. «Чухонец» превращал круг колбасы в гору кривых ломтей.

— За тех, кто у начальничка! — сказал тост Федя и первым опорожнил стакан.

Толик долго булькал со своей порцией, да так и не допил, поперхнувшись. Занялся колбасой.

«Чухонец» чокнулся с хозяйкой. Выпили враз.

— А вы что ж?

В ответ подкладываю первую мину.

— Красиво пьешь, чертовка.

— Ого! — присвистнул «чухонец».

— Я ее только за это и уважаю, — сказал Федя.

Не закусывая, закурил. Налил себе и ей еще.

— Давайте на брудершафт, Виктор!

Тряхнула черным волосом. Обошла стол. Руки в бедра. Качает ими.

— Возьмите меня… Я же хочу сидеть…

Подставил колени. Села. «Чухонец» подал стакан. Дзынь… стекло о стекло… рука за руку петлей… Обожгло водкой и взглядом… Закрыла глаза… И отдала рот, словно рабыня.

Кто-то аплодировал. Кажется, «чухонец». Толик вилкой отбивал на бутылке секунды.

— Мамонька! — оторвалась от меня ошалевшая. — Детей от него хочу! В уборщицы пойду! В судомойки!.. — (Она пьянела на глазах)… — Кормить буду сытно! Не надо воровать! Постелька чистая. Тепло… Кормить с ложки буду!

Она рухнула на пол, целуя мои колени.

— Ребенка хочу! Маль-чиш-ку-у!!!

— Кончай, — процедил сквозь зубы Федор.

— Отстаньте от него!.. — (В глазах злоба.) — Уйдите! — (Вцепилась в колени до боли.) — Уйдите!!!

Мелькнула рука. Хлесть!.. Галка дернулась и сползла на пол. Я поднялся.

— Брось! Зачем тебе это? Она же баба…

— Суки они все, — ответил Федя и налил себе еще.

Я отнес женщину на кровать. Носом шла кровь. Мочу полотенце под краном, снова подхожу. Но она уже крепко спит, свернувшись калачиком.

— Ладно, хватит порожняк гонять, — сказал дядя Федя. — Дело вот какое…

Вечером мне открыла Зоя.

— Здравствуй, Зайка! — сказал я весело. — А где бабуси?

— В церкви.

— А ты?

Она промолчала.

— Пойдем погуляем. На улице снежок, красиво…

— Зимы не люблю.

(Я понял почему и сменил тему.)

— Можно, я подарю тебе платье?

— Зачем?

— Чтобы носить. Ты будешь красивая.

— Ты — зверь.

— Нет! Посмотри в глаза… Видишь?

— Страдаешь… Но ты — зверь, — повторила она твердо.

Пошла к себе. Кричу вслед:

— Я куплю тебе платье, Зайка!

Повернулась и сказала жалобно, просительно:

— Не зови меня так… Не зови.

— Это же так тебе идет…

— Не надо… Не надо…

Испуганно попятилась и скрылась в своей комнате.

На многолюдной улице, рядом с кинотеатром, трое мужчин в синих халатах выносят из парадной вещи и аккуратно укладывают их на двухколесную тележку.

— Никаких перекуров, комсомольцы! — весело покрикивает старший. — Так и соревнование проиграть можно! Осторожно листочки, осторожно…

Из парадной вышел юноша с выгоревшими бровями. В руках фикус. За ним еще один с двумя чемоданами.