Геннадий Беглов - Досье на самого себя

— Постели, Ивановна, — молвила она старухе.

Та тронула локоть.

— Спасибо, Зоенька. Спасибо, — прошептал я, еще раз заглянув в голубое, без конца и края.

Большая и почти пустая комната. Выцветшие довоенные обои. Окно закрыто полотняной занавеской. Домотканый половичок поблек. На письменном столе бронзовая рамочка для фотографий. Пустая. Два стула в серых чехлах и кровать с пугающей чистотой подушек.

Старуха молча разобрала постель и вышла, прикрыв дверь так, будто в комнате лежал тяжелобольной.

Я скинул с себя все, выключил свет и спрятался под одеяло.

Уснуть оказалось непросто.

У девочки взрослый голос… Совсем взрослый. Словно сказала все миллиарды своих слов, что было предназначено сказать ей. А теперь только необходимое, без чего нельзя: «Пусти», «Постели, Ивановна»… Если бы можно и этого не говорить — не говорила бы. Молчала.

Отчего же ей молчать хочется? Немые и те не молчат. Они наоборот: болтуны страшные. Молчат только мертвые…

Неделя пролетела в великой праздности.

Знакомлюсь с городом заново по системе «турист-одиночка». Эрмитаж, Русский музей, просмотр нового фильма, экскурсия за город с одновременной экспроприацией елки (Старый Петергоф), знакомство с премьерой театрального сезона (такая ерунда, что и название не помню), покупка в Пассаже полушерстяного костюма, и — как апофеоз — рискованный кутеж в ресторане «Москва»… (Ресторан занимает второй этаж, а на четвертом — коридор буквой «Г» и шестьдесят семей, знающих меня, как облупленного!)

В конце недели перед «туристом» возникла новая проблема.

Реальность подсказывала два решения.

Или пить чай с «ситным» на кухне в обществе сострадальных старушек и тем самым удовлетворять основную физиологическую потребность, или…

Я предпочел «или».

В магазине «Канцелярские товары. Бланки бухгалтерского учета» приобретается книжечка квитанций: «Получено от… руб. За… Итого:… (сумма прописью)… Подпись:…»; копировальная бумага (пришлось взять пачку, хотя нужен один лист) и нумератор (восьмизначный).

В ту же ночь в тиши святой квартиры были пронумерованы попарно все квитанции. Чернилами проставлен текст: «Союзпечать. Подписка».

Утром я приступил к операции, не имеющей специального кодового названия, ибо она была совсем не оригинальна.

Это был плагиат чистейшей воды. (Из сотен рассказов, что мне пришлось прослушать за два года, валяясь на нарах, у меня волей-неволей остался в памяти ряд сравнительно безопасных способов, к которым прибегают люди, когда они не хотят трудиться или когда право на труд использовать невозможно.)

В ближайшем почтовом отделении толково объясняю девушке, что в цехе завода, где я — ответственный за распространение подписки, много желающих, и что мне надо от нее лишь плакатик, призывающий население к этой самой подписке.

Девушка очень любезно вручила мне целых пять таких плакатов.

В районе Охты появился молодой человек с новеньким дерматиновым портфелем, из которого торчали свернутые трубочкой плакаты.

На продолжительный звонок в одну из квартир ему открыла молодая женщина с диатезным ребенком на руках.

— Добрый день. Из Союзпечати… По распространению, — произнес молодой человек и решительно шагнул в прихожую.

— Есть полугодовая на «Крокодил»… Журнал «Костер». Осталось тридцать экземпляров на район.

От «Костра» женщина отказалась. Зато «Крокодил» она предпочла читать круглый год.

— Распишитесь здесь… И здесь… Эта квитанция вам. В случае недоставки — в ваше почтовое отделение. Ай-ай-ай! У меня, пожалуй, сдачи не найдется… Давайте мелочь. Отлично. Благодарю вас. Будьте здоровы!

Не менее часа веселый молодой человек обзванивал квартиры этого дома, отрывая хозяек от стирки и приготовления пищи.

Потревоженные не сердились; они внимательно выслушивали удобное предложение «представителя» Союзпечати, с интересом изучали красочные плакаты и… платили.

Часам к пяти операция подошла к концу: кончились квитанции. Последняя была выписана пенсионеру на журнал «Смена». Отсчитывая деньги, подписчик спросил:

— Что, вы работы не нашли поинтересней? Гоняетесь по лестницам…

— Общественная нагрузка.

— А-а-а, — одобрил подписчик.

— Будьте здоровы!

Падение всегда стремительнее подъема — таков закон. И я летел вниз. Летел не оглядываясь. Я смотрел только туда, куда летел.

На дно.

За все это время я видел Зою не более четырех раз. На мое «здравствуйте» чуть заметный поклон и все. Чаепития, почти ежевечерние, проходили при глубоком молчании старушек, лица которых я никак не мог запомнить.

Ко мне ни разу никто не обратился с вопросом, никто не нарушил при мне одиночество моей комнаты. Однако регулярно менялось белье, и кто-то по ночам стирал и гладил мои рубашки. Моя попытка выяснить, кому принадлежат добрые деяния, натолкнулась на непонимающие глаза старушек.

Привезенная из Петергофа елка не вызвала у обитателей квартиры никаких эмоций. Она стояла в коридоре много дней. Исчезновение ее я заметил лишь утром тридцать первого.

Этим же утром в конце чаепития одна из старушек, к моему искреннему удивлению, оказалась говорящей.

— Зоенька просит быть к двенадцати…

— Спасибо, — ответил я. — Передайте Зоеньке, что я обязательно буду.

Поздно вечером обитель вздрогнула от здравицы, настоянной на коньяке.

— С Новым годом, мамаши!!

На стол посыпались конфеты и пряники.

Старушки испуганно жались по углам. Когда же из-за пазухи появилась семьсотпятидесятиграммовая бутыль кагора, они, неистово крестясь, выпорхнули из кухни.

Я сел тут же и запел Вертинского:

— Ноги для того, чтобы бегать, — добавил я Женькину фразу и перешел к мелодекламации:

Все это грозило перерасти в заурядный концерт самодеятельности, если бы не Зоя. Она не вошла, не появилась. Она возникла в дверях такая же, как и всегда, в своем ситцевом платьице с протертыми плечами. Из-за спины торчали испуганные старушечьи лица.

— Не шуми, — сказала Зоя.

Долго фыркаю под краном, изгоняя «змия». Намочив полотенце, уже в комнате протираюсь до пояса.

Очень хочется курить. Но я не курил в этом доме и сейчас не позволил себе сделать исключение.

Первое, что удивило меня и озадачило крайне — в комнате не было икон. Ни одной.

В углу висела большая фотография: профиль красивой женщины; она улыбается, лукаво закусив губу. Из-под золотистого локона сверкает камень сережки.