Геннадий Беглов - Досье на самого себя

— Будь благоразумна, Катенька. Это же — безвкусица и притом дорогая.

— Подайте, люди добрые…

— Ишь, харю нажрал! Кобель недорезанный!

— Зайки-копилки! Зайки-копилки! Копейку бросаешь — тыщу вынимаешь!

— Ну, что пристали к человеку? Не видите — калека…

— Мово с «Уралмаша» уволили. Алкоголиком обозвали. Вот с горя и пьет кажинный день.

— Бисер старинный, дамочка. Вы же видите… Теперь такого не встретите.

— Беляши! Беляши! Бери еще, красавчик!

Беру шестой. Приятно течет по пальцам горячее сало. Рядом ждет девица. Девица — так себе… Фуфайка. Платок пуховый. Красные валеночки.

— Это что у вас? Женское? — спрашивает она.

У меня на руке пальто (светлый беж). На плечах — обновка: меховая куртка коричневой кожи с капюшоном на «молнии». (К бриджам комплект — что надо!)

— Нет. Мужское.

— Материал красивый…

— Габардин.

(Разворачиваю и демонстрирую «товар».)

— И сколько просите?

Я уже с ним хожу битый час. В продажу оно поступило за 300, потом цена упала до 200, а сейчас я был готов отдать за сотню. Кому он нужен? Под Новый год — габардин… Смешно…

— Отдам за сотню, девушка. Честное слово, надоело ходить. Оно совсем неношеное. Смотрите…

Взяла. Накинула на себя. Соображает.

— Перешить можно… Цвет больно приятный.

— Конечно! К весне как раз. И цвет вам идет. Берите… Это же просто даром.

Она держит пальто. Гладит мятый рукав. Чуть смущенно произносит:

— Я бы взяла… У меня с собой нет столько… Я за чулками пришла. Вы не смогли бы дойти? Это рядом…

— Конечно! Какой разговор…

Выбираемся из толпы к трамвайному кольцу. Свернули налево в узкий проулок.

— Вы — из-за границы?

— Откуда? — не понял я.

— Из-за границы?

— Почему вы так решили?

— А у нас парни тут приехали… В Германии служат. У них тоже куртки

такие и вообще вид такой… — Она долго подбирает слово. — Солидный…

— Я из Москвы. В командировке.

(Кажется, возникла необходимость объяснить теперь, почему столичный командировочный загоняет демисезонное пальто… Идиот! На подобные вопросы у тебя должны быть готовые ответы!)

— А это — товарищ попросил продать.

(Не очень удачно. Теперь надо объяснить, почему «товарищ» сам не пошел на базар.)

— Он здесь в госпитале. С войны еще…

— В каком? — любопытствует покупательница.

— В этом… э… в центральном.

— На улице Красной Армии, который?

— Ну да.

(Дальше врать легко — прямо само выскакивает.)

— Заехал к нему, а он — сами знаете мужиков — выпить охота, скучно… Все равно валяется. Говорит: «Продай, да продай…»

— А что у него?

— Рука… Вот так отпилили…

— Осторожней! Тут у нас ступеньки неважные.

— Ерунда.

Печь в полкомнаты. Круглая, горячая.

— Доменная? — шалю я словами. — Кузбасс на дому?

— Грейтесь.

Скинула фуфайку, платок. Забросила за печку валенки. Так и осталась в шерстяных чулках.

Подошла к швейной машине, достала из ящичка деньги.

— Извините, что так вышло. Задержала вас…

— Ерунда. Спешить некуда.

Сказалось это как-то очень грустно: «Спешить некуда».

— Вы не сегодня уезжаете?

— Могу ехать, могу — не ехать…

И скажи она мне сейчас хоть слово, посмотри она сейчас как-нибудь иначе, не как на продавца пальто… — не двинулся бы от этой толстухи-печки. Так захотелось побыть в доме. В чужом, но доме… хоть немного…

Но она молчит. Разложила на кровати покупку. Обдумывает.

(Надо уходить. Не раскисать. Ну, баба. Ну, дом. Ну, печка. Тебе-то что?) Дернули за язык… (Кто, кроме черта, мог это сделать!)

— У вас так уютно, что и уходить не хочется.

— Я укорочу немного — будет кушачок. Правда, с кушачком интересней?

— Я не хочу уходить…

— Пуговочки можно обшить этим же…

— Я никуда не уйду.

Повернулась ко мне, оставив пальто. И прямо в глаза:

— А зачем вы мне про товарища неправду сказали? И про госпиталь? (Проваливаюсь сквозь землю.)

— На Красной Армии никакого госпиталя нет…

Улыбнулась понимающе, будто все-все ей ясно стало.

— Я щей сегодня сварила. Будете кушать?

Съел две тарелки щей, кусок студня и шесть баранок с чаем.

За это время выяснилось: муж бросил, Игорь на «круглосуточном», работает в пошивочной мастерской.

Тщательное наблюдение обнаружило: серые и добрые глаза и широковатый носик, который при улыбке делается еще шире, тогда лицо Валентины становится похоже на матрешку.

Вопрос о возрасте не задавался. На вид — лет двадцать семь — двадцать восемь. Особая примета: принимает меня за спившегося.

Оскорбленный этим, я горячо принялся доказывать обратное и даже божился. Кончилось тем, что я сбегал на толкучку и принес вонючего самогона.

Вконец охмелев от обиды, сытости и толстухи-печки, я возвестил миру о решении остаться ночевать следующей оригинальной фразой:

— Я, извиняюсь… б-буду с-спать…

Дальнейшие события память сохранить отказалась…

Открыть глаза — проблема… И если бы не запах, невероятный по силе и бесспорный по своему происхождению, — эта проблема так бы и не была решена.

Перед глазами потолок. Разбегающиеся от угла трещины… Дышит в плечо спящая Валентина. Но запах!.. Откуда так несет?.. Шорох… Это там, где печь… Скосил глаза, не поворачивая головы…

У открытой печки — мальчонка. Рубашка до пупа. Весь в говне… Мнет его руками… Лепит из него лепешки и кладет их в еще теплую печь, в золу.

Задыхаюсь от вони и смеха.

Валентина вздрогнула. Проснулась. Шепотом в самое ухо:

— Ты что?

Не могу вымолвить ни слова, иначе смех разорвет меня в клочья.

Скрипнула печная дверца.

— Игорек, — позвала она нежно.

В ответ сопение.

Не отрывая головы от подушки, а значит, не видя его, говорит:

— Это — папа… Поцелуй папу…

Летели клочья.

Москва. Казанский вокзал. Восемнадцатое декабря. Утро.

Столица еще дремлет. На пустынном тротуаре соскребает ледяные корки девушка.

— Доброе утро, синьорита!

— Доброе утро, синьор!

Прервала работу. Цветной рукавицей провела под носом.

— Из Рима?

— Да. От Папы…

Прыснула в рукавичку.

— А где гостинцы?

Сосредоточенно шарю по карманам. Натыкаюсь на монету.

— Вот!..

Верчу перед ее носом.

— Загадай любое желание… А мы ответим: исполнится оно или — увы…

— Ну-ка, ну-ка! — заинтересовалась она.

— Оп-ля!

Монета кружится у ее ног и ложится «орлом».

— Порядок! Гарантия самого Папы! Будьте здоровы!

У гостиницы «Ленинград» ныряю в такси.

— На Колхозную площадь, пожалуйста…

Квартиру тридцать семь найти нелегко.

Со двора через лестницу вы попадете во второй двор-колодец, а из колодца, спотыкаясь о поленницы дров, вползете в узкую дверь, которая впустит вас еще на одну лестницу. Подниметесь на пятый этаж и здесь, в глубокой нише, увидите последнюю дверь и рядом пластинку из тусклой меди. Четкий брусковый шрифт: «М. Д. Живило».