Лора Сегал - Полкоролевства

— Помоги мне! — кричит Илка.

— Мама, я заберу тебя домой, вот только вдруг они захотят подержать тебя еще немного здесь — понаблюдать. Ты не против?

Мэгги тянет обернуться и посмотреть на голую старуху в кресле-кровати напротив сестринского поста, она борется с собой, и это ее отвлекает.

— Я сейчас вернусь, — говорит она матери, встает и идет к сестре, которая печатает что-то на клавиатуре компьютера. — Простите, но эта женщина сняла халат.

— Неужели? — говорит сестра, продолжая печатать.

— Мэгги! — кричит Илка.

— Иду!

Мэгги поднимает с пола одеяло и отдает его голой старухе — та швыряет его на пол.

— Разве не странно, — говорит Мэгги, садясь рядом с матерью, — что мы стыдимся и прячем друг от друга то, что у нас общее, например, когда мы писаем, или то, чем писаем?

— Помоги мне! — кричит Илка.

— Мама!

— Мэгги!

— Я здесь, милая, — говорит Мэгги.

— Помоги мне, Мэгги!

— Мама, я здесь, я с тобой, видишь? — Но Мэгги обращается к ней из нашего обычного мира, откуда ни звук, ни жест, ни поцелуй, ни ласка не проникают в мир кошмара, где Илка Вайс остается наедине со своим ужасом.

— Мэгги! — зовет она. — Помоги мне!

Мэгги оглядывается вокруг, ищет помощи, видит голую старуху в кресле и сестру, печатающую на клавиатуре.

— Мэгги!

Теперь ледниковый период, предвестником которого был червь под ребрами, поселяется в ее груди. Она думает, что перешла в другую эру, откуда будет с ностальгией оглядываться на свою жизнь, на все, что в ней происходило. Мэгги ошибается. Этот ледниковый период и станет ее жизнью. Она видит, как Джефф разговаривает с сестрой: та прекратила печатать. Сестра показывает: да, да, малыш Дэвид и крошка Стиви могут навестить бабушку вон там, на застекленной галерее.

Бенедикт идет искать палату 806: надо сказать Джо, что Салман Хаддад перенес время встречи.

— Для нас освободили помещение на восьмом этаже, потому что вы и мама уже все равно здесь. Мы с Элом доложим о пациентах, которых успели опросить: Горвице и Райнлендере — он, кстати, был выписан и снова вернулся. Хаддад хочет, чтобы доктор Стимсон, заведующий отделением, прошелся по списку престарелых пациентов, переведенных на восьмой этаж.

Среди тех, кто значится в списке Стимсона: Илка Вайс и Лилли Коблер — они провалились в щель мироздания, где до них никто не доберется; Сэди Вудуэй, сестра Коблер, вернулась, как указано в комментарии, в помещение их бывшего ателье на Пятьдесят седьмой улице, выбросилась из окна и разбилась; Энстис Адамс девяноста с лишним лет начала бить Любу, которая за ней присматривала; Люба постоянно оголяется; Фрэнсис Райнлендер убедил себя, что живет в мюзикле; Самсон Горвиц решил, что он умер; Дебора и Ширли, его сестры, никак не прекратят спорить друг с другом; и Джек — он сидит в инвалидном кресле и без конца рыдает.

— Ну и отчеты, конечно, — говорит Бенедикт, — ваш и мамин.

— Это террористы, — говорит Джо.

— Хаддад считает, что случай Фаркаш смазывает всю картину. Все остальные пришли в отделение неотложной помощи в здравом рассудке и уже здесь его потеряли. А Ида Фаркаш поступила с диагнозом ретроградная амнезия, заснула на стуле в отделении неотложной помощи, а когда проснулась, ее память о прошлой жизни, скудной и унизительной, полностью восстановилась. Дочь должна забрать ее домой. А пока Филлис с третьего этажа послала к ней Бети для повторного опроса.

— Весьма любопытно, — замечает Джо, — что все наши витальные параметры в порядке! Террористы преследуют сразу две цели — лишить нас разума, но при этом сохранять нашу жизнь неопределенное время. Мы имеем дело с врагом, обладающим колоссальным интеллектом, изобретательностью и терпением. В его представлении Запад должен быть населен слабоумными дряхлыми старцами со здоровым сердцем.

— Ладно, — говорит Бенедикт, — мне надо ввести маму в курс дела.

Даже в случае крайней необходимости в Центре престарелых нельзя размещать в одной комнате мужчину и женщину, пусть они и состоят в законном браке сорок пять лет.

Бенедикт находит мать и Дженни, жену Джо, в палате 812. Он кратко сообщает Люси о том, как изменились планы совещания.

— А вы что здесь делаете? — спрашивает он, Дженни.

— Я сошла с ума, — отвечает Дженни. — Я столько наговорила этой милой молодой докторше о вещах, к которым меня потянуло в старости, что она послала меня на восьмой этаж.

— Что вы имеете в виду? О каких таких вещах?

— В Метрополитен есть картины Миро, — говорит Дженни, — я о них часто думаю. Там рядом на табличке его слова: «Признаюсь, что я все с большей любовью смотрю на реальные вещи», и знаешь, какие там вещи? Керосиновая лампа и несколько картофелин. Вот и я о таких же, — говорит Дженни, — и о дырках в заборе — их сделали, чтобы я видела, как растет новый дом. А еще в ресторанах дают пакетики с остатками твоего обеда. Или вот: мама с ребенком улыбаются друг другу. Таксист, он замечает малышей с плюшевыми мишками. Соседка, она бросает четвертак в парковочный автомат, чтобы не оштрафовали кого-то совсем чужого. Прогулка по Мэдисон-авеню, моя кровать, моя квартира. Я люблю Джо, люблю Бет, люблю, когда они уходят на работу и я остаюсь одна в своем королевстве. — Дженни улыбается. Она смущена. — Люблю после завтрака мыть посуду в залитой солнцем мойке. Моисею пришлось ударить по скале, чтобы добыть воду для Израиля, а тут — одно движение руки — и течет вода, хочешь, холодная, хочешь, горячая. Щелчок выключателя — и вот вам свет! Я выхожу из кухни и останавливаюсь там, откуда видно гостиную: я поставила в ней два кресла так, будто жду друзей. Приходит Люси, мы пьем мартини, сидим, болтаем! — говорит Дженни. — Они поставили мне диагноз: биполярная депрессия в стадии стойкой эйфории.

А еще Дженни хочет, чтобы Люси убрала наконец очки и мобильник в сумку и прекратила рыться в своем мешке СОБСТВЕННОСТЬ ПАЦИЕНТ.

Что же она там ищет?

— Нашла, — Люси поднимает голову. — Я написала новый рассказ для Мори, и пусть он его не примет, не отвергнет и даже не подтвердит его получение. Это о Сэди, самоубийце.

— Ой! — говорит Дженни. — Представляю, что она думала и чувствовала перед тем, как прыгнуть.

— В рассказе, — продолжает Люси, — она уже прыгнула и попала на небеса, которые никто толком себе не представляет, разве только по пейзажам с облаками на открытках. Бэньян пишет о золоте и серебре как валюте Ярмарки Тщеславия, но при этом не находит ничего лучшего и для украшения своего Града Небесного [42] Джон Бэньян (1628–1688) — английский писатель, баптистский проповедник. В его аллегорическом произведении «Путь паломника» герой посещает, в частности, Ярмарку Тщеславия и Град Небесный. . Утесы и долины Данте слишком напоминают мне гудзонскую школу американской живописи [43] Гудзонская школа — романтическое направление в американской пейзажной живописи первой половины XIX века. , поэтому я ограничиваю себя сухой статистикой, просто добавив туда умерших за века, что прошли с тех времен, когда Данте дивился опустошающей силе смерти, ее всеохватности. Я вам прочитаю. «Сэди на небесах», так он называется, собственные имена, конечно, придется изменить.