Ольга Рыкова - Я объявляю Джихад…

— А в России ты не будешь бояться? В России типа нет проблем, и тебя все устраивает?

— В России есть проблемы, и меня далеко не все устраивает! Но я не собираюсь это обсуждать ни с кем, тем более с тобой! — на повышенном тоне среагировала я на его попытку меня вразумить.

— Все понятно. Я поеду прокачусь.

— Так комендантский час же, — заволновалась я.

— Плевать, — он взял куртку и вышел, хлопнув дверью.

Темнота опустилась на мой разум, темнота поглотила весь мир. Я смотрела в окно и видела улыбающееся лицо Алии, она никогда уже не станет моделью. Ей все равно, что я плачу. Она умерла. Кто эти люди, которые убили ее? Кто эти политики, которые допускают такое? Я стояла, сжимая кулаки, и объявляла Джихад всем им. Если бы я могла, я бы вырвала из груди свое сердце и, как Данко, осветила этот город и указала путь людям. Если бы я могла, я бы, как Estas Tonne, отдала бы людям свою душу, выразив это в своей музыке, но я не могла, не могла ничего. Я стояла и плакала от бессилия.

Я стояла и чувствовала, что Эйфелева башня не горит за моей спиной, я чувствовала, как после терактов закрылись школы и магазины, закрылось метро, как загорелся лагерь беженцев недалеко от Кале. Я чувствовала запах гари. Все повторялось в этом городе, как в сороковом году перед оккупацией. Париж погрузился во мрак, он готовился к еще одной священной войне, тогда Гитлер — лидер сверхрасы — тоже сам себе провозгласил эту войну священной.

«Нигде ни огонька. Площадь тонула во мраке… В кромешной тьме нельзя было разглядеть даже Триумфальную арку» (из книги ремарка «Триумфальная арка»).

Игорь зашел очень тихо, от него пахло табаком.

— Ложись, хватит смотреть в окно.

Мы легли, но не спали.

— Вы можете вернуться в любой момент, когда захотите, я буду вас ждать.

Я молчала, я знала, что не приеду в этот город больше никогда.

В аэропорту было особенно многолюдно из-за введения чрезвычайного положения, досмотр багажа и людей был особенно тщательным, военный патруль был повсюду. Авиарейсы почти все задерживались. Люди бежали из Парижа. Кто куда. Наш рейс задерживался всего на пару часов. Я отмахнулась быстро от Игоря, сказав, чтобы он уезжал. Спешный поцелуй и обещания звонить. Все как всегда в аэропортах. Я не умею долго прощаться.

Где-то плакал ребенок, все старались говорить шепотом, но все равно было очень шумно, люди не улыбались. Мы сели на удобном месте, чтобы было видно табло вылетов и посадок. Недалеко от туалетов стояла женщина в хиджабе с ребенком на руках и дорожной сумкой, ребенок орал как резаный. Все от нее шарахались и, глядя на нее, бубнили что-то себе под нос. Я подумала, что она хочет в туалет, но не знает, что делать с ребенком. В Европе практически все туалеты оснащены специальной комнатой для мам с детьми. Может, она об этом просто не знала? Я встала и подошла к ней, чем ближе я подходила, тем холоднее становились мои руки, спина покрылась испариной, эта была девушка из моего сна. Я остановилась в метре от нее. Мы смотрели друг на друга. В голове вихрем пронесся мой кошмарный сон. Я не боюсь женщин с детьми, не боюсь никогда. В каких бы снах я их ни видела, в чем бы они ни были одеты.

— Давайте я подержу, — услышала я свой голос со стороны.

— Вы русская? — радостно отреагировала девушка.

— Да, мы летим в Санкт-Петербург.

— Мы в Москву, наш рейс задержали.

— Вы зачем около туалета стоите? Там есть специальная комната для детей и мам.

— Да я знаю. Я не знаю, зачем я стою здесь. Я боюсь.

— Я тоже, пойдемте сядем с нами.

Она рассказала мне, что они из Дагестана — аварцы. Что живут в Москве. Что она гостила у какой-то родственницы, но сейчас такое творится, и мусульманам лучше не находиться в этой стране.

— Да, это точно, — сказала я, глядя на то, как на нас все косятся.

Мы показали малышу по имени Магомед нашего Масика, и он весело заулыбался. Его огромные глазища были полны радости и интереса. Слезы быстро высохли, он потянул к нам свои маленькие в перетяжках ручки.

— Сколько ему?

— Полтора.

Я взяла его на руки, он прижался ко мне, такой славный, с кудряшками на голове, от него пахло детством, печеньем, молоком, ирисками, чем-то очень родным. Я почувствовала огромную силу, исходящую от него, силу, которую от рождения ему дают мать, родная земля и генетическая память предков. Кем ты будешь, когда вырастешь? Придется ли тебе взять в руки оружие, чтобы защищать свою землю? Как бы мне хотелось, чтобы наши дети не знали войны.

Спустя три часа, сидя в самолете, я все думала, как мне могла присниться эта девушка, которую я никогда не видела? Может, это и не она вовсе. Просто состояние стресса, близкое к истерии, сделали свое дело. Я достала свой плеер, подержала его немного в руках и убрала его обратно, музыка мне сейчас не поможет. Посмотрела на свою любимую сумку — она была заляпана кровью. Жалко. Ладно, куплю себе новую.

Весь перелет думала о бомбах, заложенных в самолетах, о террористах, о Гаспаре. Дарья дремала в наушниках.

В Пулково на мурманский рейс мы бежали бегом, у нас-то никаких задержек не было. Успели. Из накопителя я быстро набрала Гарика и сказала, что мы в Питере, сейчас полетим дальше.

Когда мы приземлились в заснеженном Мурманске, я по-настоящему вдохнула полной грудью, мы дома! Здесь нам ничего не угрожает.

Поздним вечером я опять разбирала вещи и смотрела в окно. За окном в парке бегал мальчик со своей собакой, глядя на него, я вспомнила Азата и расплакалась. Как? Как могло такое случиться? Мальчик, полный жизни, с его открытой улыбкой? Разве дети могут убивать? «Могут, — ответила я сама себе. — Львята халифата называют их в ИГИЛ 2 2 Террористическая организация запрещенная на территории РФ. . Почему? Зачем? Как?» — у меня не было ответов. Никто мне не мог на это ответить.

Спустя долгое время я все еще стояла и смотрела, как падает снег. Я думала о войне и о смерти. Об Алие и Далиле. И мечтала, чтобы кто-нибудь выпустил мне пулю в затылок, навсегда выключив эту безумную зудящую лампочку, висящую в палате сумасшедшего дома. Лампочку в моей голове. В голове триллиарды картинок, гигабайты информации, слова, судьбы, лица. Я сходила с ума. Что заставляет людей убивать друг друга?

И вдруг на меня нашло словно озарение, а я что? Я что буду делать, если мой мужчина уйдет на священную войну? Если мужчина, которого я люблю, пойдет защищать свой дом, свою землю? Я знаю ответ. Все женщины знают ответ. У них нет выбора, они станут ждать своих мужчин с войны. А если представится такая возможность, они будут подносить патроны и перевязывать раненых.

Что я буду делать, если моему ребенку будет угрожать опасность? Что, я буду рассуждать о том, что жизнь — это храм, и что каждый человек имеет значение? Нет! Я буду рвать на куски всех и каждого, как бешеная волчица, загнанная в угол,; я буду метаться до последнего вздоха, до последней капли крови я буду защищать свое потомство! Я буду раздирать на куски заживо, мне будет все равно! И если в этот момент около меня окажется пресловутая ядерная кнопка, я разнесу весь мир! Не оставлю камня на камне! Это моя суть! Это наша природа! Все рассуждения о толерантности и морали хороши, только когда вам не придется выбирать между своими детьми и чужими! И все мы молим Бога, чтобы нам не пришлось выбирать. Но многим выбирать приходится!