Ольга Рыкова - Я объявляю Джихад…

Двадцать первого декабря я стояла и разглядывала свой живот в зеркало.

— Даш, ну правда, не видно еще?

— Да не видно, мам, отстань, мне надо заниматься французским.

Мне казалось, что у меня уже выкатился арбуз внизу живота.

Надо было съездить в одиннадцатый округ, я давно себе говорила это, каждый день, но все время откладывала. Я не хотела туда ехать, не хотела смотреть на место, где убили людей. Но завтра сороковой день, надо поминать умерших, завтра надо поехать туда, к Алие, и отвезти ей конфет.

— Дарья, завтра после обеда съездим в кафе где Алия работала?

— Завтра же Игорь приезжает, — кричала она мне из своей спальни.

— Он вечером приезжает, мы быстренько туда и обратно, надо съездить, надо побывать там.

— Ладно, если хочешь — поедем.

Мы вышли из метро на станции «Конкорд» и осмотрелись по сторонам, все так, как и раньше, немноголюдно, на улице солнечно, градусов десять тепла. Люди шли по своим делам, ничего не изменилось вокруг. Только палатки со специями не было. Мы медленно прошли мимо гостиницы, в которой останавливались раньше, и пошли дальше, к кафе с камбоджийской кухней.

Все закрыто, вокруг свечи, цветы. Несколько человек делали фотографии на свои мобильники. Зачем им это нужно? Я не знаю. Я положила маленькую коробочку конфет и зажгла свечку, которую купила заранее. Мы стояли молча, глядя на свечи и цветы, многие из них уже засохли. Мне показалось, что мы тоже умерли здесь. Стало жутко и снова страшно. Мы не знали, где похоронили Алию, и были ли у нее в этом городе родственники. Но это уже не имело значения. Ей уже было все равно. Мы, держась за руки, пошли обратно к метро.

— Мам, ты веришь в Бога?

Я ответила честно:

— Не всегда.

Подходя к метро, я увидела знакомое лицо, человека с рюкзаком на плече.

Вся моя жизнь и все мое сознание перевернулись в один момент и встали на место.

Я заорала:

— Азат! — и мы побежали к нему.

Он стоял, ничего не понимая, в полной растерянности

Я плакала и кричала по-русски:

— Прости! Я думала! Я думала! Прости, — слезы лились рекой, я сжала его пальцы в своих руках. — Прости меня, я такая идиотка!

Через некоторое время он, тоже со слезами на глазах, сказал по-английски:

— Вы думали, что мы террористы?

Я не могла ничего сказать, Даша тоже молчала.

Я рыдала и была вне себя от счастья! От того, что все вернулось — вера в людей, тепло солнца, радость дружбы, я увидела снова небо, услышала разговоры на улице, из кондитерской запахло свежим хлебом, из кафе потянуло ароматом кофе. Я была неправа, я ошиблась, и я была счастлива!

Азат что-то объяснял Даше, задрал рукав куртки и показал руку, там от запястья до локтя с внутренней стороны виднелся след от лазерной обработки кожи, татуировки почти не было видно. Они поговорили еще минут пятнадцать, обменялись телефонами, он попрощался и убежал.

Пока мы ехали в метро, Даша рассказала мне, что они с отцом тринадцатого ноября поехали в клинику, отец заставил его избавиться от татуировки и запретил общаться с Ахмадом и Ибрагимом. И что кто-то сообщил полиции, что они террористы, и их до сих пор постоянно вызывают в участок. Что Далиль лежал в больнице, у него что-то с сердцем. И что они никогда больше не будут торговать на улице, потому что отец очень стар, и это никому не нужно.

Боже мой! Далиль лежал в больнице из-за моих страхов и предрассудков. Я чуть не убила ни в чем не повинного человека. Мне стало не по себе. Да, мои руки в крови, я вспомнила опять свой сон.

Но моя священная война вдруг закончилась. Не было победителей и проигравших. Просто она закончилась, и я была этому рада.

По набережной де Гран Огюстен шла женщина и улыбалась, внутри неё была жизнь, рядом с ней шла дочка. Вокруг них снова была жизнь.

В доме на улице Жорж-Депла, недалеко от соборной мечети, в маленькой комнате накурено, и тусклый свет еле пробивается сквозь плотно закрытые шторы. Мужчин человек десять, все молодые. Они слушают, как оратор в толстовке говорит по-арабски.

— Вы сможете рассчитаться со всеми долгами. Если вы срежете пять голов, то вас ждет рай и семьдесят чернооких девственниц будут вечно прислуживать вам. Эту страну породил шайтан! Здесь неверные и неправильный ислам! Мы установим свой миропорядок! Мы исправим ислам! У ИГИЛ 3 3 Террористическая организация запрещенная на территории Р.Ф. много денег и много власти. Мы объявляем всему миру Джихад!

Мужчина в квартире на набережной де Гран Огюстен сидит в маленькой гостиной в кресле. На стеклянном круглом столике лежат несколько презервативов и игла.

После долгого раздумья он решительным движением берет презервативы, в левую руку иглу, прокалывает несколько штук и кладет в карман пиджака. Встает и выходит из комнаты в полной уверенности, что поступает правильно.

У меня немного закружилась голова, я пошла в ванную чтобы умыться. Кровь опять брызнула из носа. «Что-то давненько ее не было, а тут зачастила в последние дни», — подумала я. Нет, пожалуй, не стоит никуда ездить сегодня, в другой раз.

— Ладно, Даш, твоя взяла, остаемся, сегодня никуда не поедем, — сказала я и снова легла на кровать.

В 21:10 мы с Дарьей вышли на улицу и пошли в кафе к Алие поужинать. Игорь не звонил, видимо, был еще занят, а нам очень захотелось есть.

— Я буду сегодня плов, а ты попробуй суп с говядиной, очень вкусный, — сказала я.

— Да ну, мам, суп на ужин, нет, я лучше каких-нибудь креветок поем.

Мы подошли к кафе, все битком — пятница, вечер. Алия, улыбаясь, подбежала к нам и сказала Дарье, что минут через десять освободится один столик, надо немного подождать. Около нас припарковалась черная машина, за рулем сидел Ибрагим, Ахмед сидел рядом. Мы им, улыбаясь, замахали руками. Они не улыбались нам, их лица были совершенно спокойны. Последнее, что мы увидели, это автоматы Калашникова в их руках.

В 21:20 мальчик лет пятнадцати с рюкзаком на плече вышел из своего дома в квартале от кафе «Пти Камбодж», одна его рука под курткой была забинтована, ожег от лазерной процедуры сильно болел. Он направился в сторону кафе. Через несколько минут он услышал сухой треск автоматной очереди. Он прибавил шаг и услышал крики людей. Он побежал.

В пробке на проспекте Парментье в светло-серой спортивной машине сидел мужчина в фашистской форме, словно прошлое наслоилось на настоящее, будто это было уже когда-то, дежавю. Страх и ужас на лицах людей, они бегут в неизвестном направлении. Движенье замерло, как само время, машины сигналят. Он жмет на кнопки. Ответа нет. Вдруг словно молния ударяет в голову. «Дарья! У меня есть ее телефон! Дарья, где ты?» Руки не слушаются, его пальцы дрожат. Гудок длится сотни лет. Никто не отвечает. Мир рухнул в один момент. Сердце сжала острая боль.