Дойна Галич-Барр - Колокола и ветер

Дом благоухал свежеприготовленными красками.

Я открыла окно, и в меня полетели снежинки. Холода я не чувствовала. Свинцовые, желто-серые тучи почти касались крыши. Мой таинственный молчаливый посетитель от усталости заснул на диване одетый. Я укрыла его. Он казался нереальным. Ниоткуда не доносилась музыка, звучала только тишина.

Меня ждала большая заключительная работа в часовне. Я вышла из дома, тихо затворив дверь.

Искрящаяся белизна, дым из труб далеких домов, следы зайцев и птиц, свежий резкий воздух, а вдали звуки овечьих колокольчиков – сюрреалистический пейзаж, мир, словно не существующий. Что, если это мир нашего сна? Куда гонят овец в такой холод? – вслух спрашивала я себя. Ведь пастись негде. Может, они играют во дворах у крестьян, моют свою шерсть в снегу, греются в лучах зимнего солнца?

Снег от моего порога до самого монастыря был расчищен.

В часовне никого не было. Проходя мимо кухни, я ощутила запах приготовляемой пищи. Монахини явно готовились к освящению новой часовни. Надо поспешить: закончить последнюю икону небольшого иконостаса, нанести позолоту на подготовленный грунт на всех образах.

Золото сияло, как солнце сквозь снежное небо. Казалось, вся часовня залита солнцем – отражавшимся не только от цветной мозаики, но и от иконостаса. Я перекрестилась, попросила Божьего благословения на завершение трудов.

Колокола звучали чаще, будили и небо, и землю. Весь день и всю следующую ночь они возвещали о завершении устройства часовни и о первой литургии в ней. Мать-игуменья Мария не хотела, чтоб литургия начиналась ранним утром, на заре. Будут гости из окрестностей и из Белграда.

Еще до рассвета я взяла особые плошки со свечами и вставила в специальные бумажные футляры: сквозь них было видно, как мерцает пламя, но ветер не мог его погасить. Перед приходом гостей и началом службы я расставила свечи по обе стороны входа в монастырь, на террасе и на ступенях, ведущих к кельям и часовне.

Больше сотни огоньков сияло на ранней заре. Было много света. Головы были покрыты черными кружевными шалями. Одежда праздничная – в знак почитания святого места и первого богослужения. В переполненной часовне я увидела и своего слушателя. Он пел вместе с монахами из соседних монастырей. Глубоким, бархатным, как у оперного певца, баритоном он, сотрясая окна, пел гимн Богу. Меня не заметил.

Он ли это или мое воплощенное желание видеть его в церкви?

Когда в полдень я покинула монастырь, пригревало солнце. Игуменья поблагодарила меня, пригласила на обед и с мольбой в голосе спросила, действительно ли я скоро уеду.

– Останьтесь, отпразднуем вместе Рождество Христово, все сестры этого хотят, – сказала она.

– Мать, – сказала я взволнованно, – мне нужен долгий разговор и ваше благословение, прежде чем я вас покину. Я была счастлива здесь, но внутреннее беспокойство, о котором я вам говорила, ведет меня дальше.

Мы обнялись. Я поцеловала ей руку.

– Иди туда, куда тебя ведет любовь, – советовала мама. – Не жди великого счастья в отношениях с другими, тогда неизмеримая боль, которую приносит настоящее, уменьшится. Особенно это касается страха перед новой встречей. Ты лучше, чем я, знаешь, что страх ведет к поражению, предлагает одно решение – смерть.

Я слышу эти слова – они, словно ключ из-под земли, пробиваются, размывая снег, ими звучат одежда и воздух, они срываются с деревьев и крыш. И вот – покой, будто ничего не произошло.

Сегодня вы пришли раньше, чем всегда. Вы голодны?

Я заварила вам чай из мяты – вижу, вы покашливаете. Мы постимся. Я испекла пирог со шпинатом и капустой… Разговор с матерью-игуменьей вдохнул в меня новые силы, решительно изменил планы. Она была рада услышать от меня то, о чем и сама догадывалась.

Я бежала от прошлого, настоящего и будущего, от Америки, от тоски – в объятия человека, от чьих огненных поцелуев, по крайней мере в те несколько часов, проведенных на синем кресле, была как на крыльях. Эти крылья унесли меня в страну предков – и я уже не представляла, что смогу ее покинуть. Хотя бы в те часы, ощущая его теплые, мягкие губы, я почувствовала, что все-таки для кого-то желанна. Слова восторга на сербском были как мелодии любовных песен, услышанных впервые. Сознание, что я для кого-то желанна, было мне необходимо; я утратила ориентир – не понимала, что я значила для мужа. В интимном общении Андре не дал мне пережить истинной радости, лишь позднее выдав причины своего поведения.

Во встрече с Ненадом я была наказана за эгоизм. Я не любила, как, возможно, он, а ощущала только жажду физической близости. И потому осталась еще более потрясенной, одинокой и печальной.

Верите ли вы, что кто-то может влюбиться, предложить выйти за него замуж той женщине, которую видит в телепрограмме, где речь идет о религиозной живописи, психологии, вере и беременности? Такое возможно только в Америке, где массовая информация определяет смысл и образ жизни.

Ненад знал обо мне все. Он следил за моей жизнью изо дня в день. Я получала от него множество писем – и в клинике, и на телевидении. Он просил меня давать ему уроки живописи и истории византийского искусства. Твердил о браке, угадав мое желание иметь детей. Знал все о болезни моего мужа, даже раньше, чем я.

– Я подожду, пока вы будете свободны, может быть, тогда вы примете мое предложение и ответите на письма. Андре долго не протянет. Мы оба врачи – знаем, что означает его диагноз, тем более что он отвергает терапию.

Меня напугали его осведомленность и настойчивость.

Впервые мы встретились на благотворительном балу, устроенном в помощь Африке. Андре был уже очень болен, однако настоял, чтоб мы пошли, потому что собранные средства предназначались африканским детям, на борьбу против СПИДа. Он возглавлял комитет благотворительной организации и должен был произносить речь.

Присутствовали актеры, известные певцы, телепродюсеры, послы, политики, много богатых, известных семей. Помню, что входной билет стоил тысячу долларов, кроме того, ожидались крупные пожертвовования.

Это было пышное мероприятие. Сверкали большие бриллианты и рубины. Платья специально по этому случаю были куплены в известных на весь мир домах моды, чьи владельцы также присутствовали. За нашим столом сидели несколько важных послов африканских стран и какой-то государственный чиновник высокого ранга. Андре почти весь вечер говорил по-амхарски с послом Эфиопии, родившимся в Аддис-Абебе, – ему он уделил все свое внимание. А я слушала музыку и отвечала на вопросы посольских жен, в основном говоривших по-французски.

Вдруг появился Ненад в белом смокинге. Он подошел к нашему столу и за руку поздоровался с Андре. Я увидела, что они знакомы, и только тогда поняла, что он был в команде врачей, поставивших диагноз.