Дойна Галич-Барр - Колокола и ветер

– Вы позволите мне пригласить на танго вашу жену?

– Разумеется, она с удовольствием поговорит с вами на своем родном языке. А я не люблю танцевать.

Он даже не дождался моей реакции, продолжил разговор. Ненад представился:

– Изабелла, я тот самый поклонник, что пишет вам письма. Если бы я был вашим мужем, никому не разрешил бы танцевать с вами. Ночь напролет держал бы вас в объятиях.

От этих слов мне стало больно – они были правдой. Подхваченные музыкой, мы порхали по залу как мотыльки. Я ощутила его страсть, но мне хотелось, чтобы это был Андре – чтобы он укачивал меня, завороженный игрой желания. Мы не сказали друг другу ни слова. «Спасибо», – поклонился он, когда подвел меня к столу. Поцеловал мне руку и пододвинул стул, чтоб было удобней сесть. Андре, занятый разговором, даже не заметил, что я опять рядом. Одна из женщин пригласила Ненада на танец. Он отказался, заявив, что пришел только ради этого танго и теперь покидает бал.

Когда мы вернулись домой, я хотела спросить Андре, как он познакомился с Ненадом. Но не успела: муж сказал, что собраны большие средства и он лично повезет деньги в Африку.

– Разве здоровье позволяет тебе опять пускаться в долгий и трудный путь? Ты же только что оттуда вернулся. Почему ты прекратил лечение? Оно, может быть, дало бы эффект, – говорила я с горечью, которой не могла утаить. – Андре, я боюсь оставаться одна. Последнее время ты больше в Африке, чем со мной. Я чувствую, между нами что-то изменилось. Не понимаю, в тебе или во мне.

– Я должен ехать, Изабелла. Не спрашивай, почему смерть не страшит меня. Я жду ее прихода.

В Африку мы едем вместе с эфиопским послом, ты с ним вчера познакомилась. Заверну и в Эфиопию. Позвони Ненаду. Я дам тебе его рабочий телефон, пусть он пригласит тебя потанцевать, послушать музыку! Он упоминал о каком-то знаменитом сербском ресторане, говорил, что хочет сводить нас туда. Меня не будет всего несколько недель, Изабелла, если болезнь позволит. Предчувствую, это моя последняя поездка в страну, где я родился.

Его поведение в тот вечер насторожило меня и встревожило, но я все приписала болезни, которая могла убить его в любую минуту. Надо, чтоб перед смертью он испытал все, что хочет, думала я.

Печаль и одиночество коснулись его сердца прежде, чем он умер. Я убеждала себя, что меня ничто не испугает: я не могу все глубже тонуть в этой агонии, на дне которой и так окажусь очень скоро, когда его потеряю.

По его просьбе я приступила к портрету беременной женщины в эфиопской одежде. На ней была тога сине-фиолетового цвета – я использовала такой в работе над иконами, – голова повязана красным платком, длинные серьги, множество разноцветных браслетов на руках и на шее. Большой крест. Было радостно писать лицо неизвестной женщины, похожей на святую: ведь она несла во чреве новую жизнь. Мне тоже хотелось испытать это счастье. Я писала портрет, думая, что мне никогда не доведется услышать плач своего ребенка, улыбнуться после его рождения, и заливалась слезами.

Позже я поняла, кто та беременная женщина, чей портрет я писала, и ощутила тяжкие угрызения совести, словно была виновата в ее судьбе. Это чувство, смешанное со страхом, стало моей тенью.

И тогда – может быть, сработали защитные механизмы – я поверила, что этот портрет, по сути, мой автопортрет. Я была на грани психического расстройства.

Не знаю точно, сколько дней прошло после смерти Андре: ощущение времени исчезло. Я пребывала в панцире тоски – все было холодно, как лед. Открыв тайну, я стала жертвой самой себя. Начались душевные и умственные муки. Мне снились странные сны, как в каком-нибудь романе. Меня убивали, но и я была убийцей. В этом кошмаре я слышала голоса Андре и Дельты, слова утешения, просьбы о прощении. Вот я, ребенок, испугавшись диких животных, во время сафари в панике бегу от рева львов, тигров и слонов, а теперь меня окружают удивительные пестрые птицы, их хриплый клекот и шумный трепет крыльев. В вихре страха, паники и пыли, за которой ничего не было видно, я слышала голос Николы:

– Я с тобой, не бойся. Я спасу тебя и отвезу в монастырь, на нашу родину. Ты найдешь там покой, счастье и любовь. Не плачь, Изабелла, будет у тебя и сын… Утешься! Тебя еще ждут радостные дни.

И вот настал момент моего отъезда в Эфиопию. Я заканчивала сборы в рабочем кабинете. Все было готово. Гроб с телом был уже отправлен в монастырь. Андре словно стер следы нашего брака, отнял у меня даже свой прах – могилу, которую я могла бы навещать вместе с родными. Я не заметила, как вошел Ненад.

– В газетах пишут, что вы намерены перезахоронить мужа в Эфиопии, а на работе вас временно заменит коллега. Что происходит, Изабелла? Он обманывал вас? Или есть другая причина, которую вы держите в секрете? Вы убегаете от тоски, она видна у вас в глазах. Давайте поедем на родину, это нас вылечит. В Эфиопии нет ничего, кроме воспоминаний. Вы грешите, впадая в меланхолию. Укройтесь на родине – там спасение для эмигранта. Где-нибудь в кроткой Шумадии, среди виноградников!

И вдруг без всякого ответа, не размышляя, я разрыдалась на его плече. Слезы лились не переставая. Его рубашка намокла. На большом синем кресле – в моем кабинете, где я обычно отдыхала и завершала работу над картонами и отчетами, – он стал меня целовать.

Андре никогда меня так не целовал и не обнимал. Я отвечала на поцелуи, сама не понимая, что делаю. Он ласкал меня словами моей отчизны, которую я любила, где была счастлива – при всяком посещении, кроме последнего, когда умер Никола. Но неожиданно в этом физическом сближении без любви я вместо лица Андре узнала лицо Ненада и резко вырвалась. Оставила его в изумлении. Он повторял мое имя:

– Не убегай, Изабелла. Только со мной на родине ты можешь найти спасение, я возьму тебя в жены, у нас будут дети, которых ты всегда так хотела.

Неужели у меня на лице было написано желание стать матерью? Еще больше меня потрясло сознание, что он знает обо мне все. Дитя, рожденное без любви, – об этом я не могла и подумать, не говоря уж о том, чтоб желать этого теперь. Знаю, я что-то сказала ему, уходя, но не помню что.

Я вылетела из рабочего кабинета, оставив машину в гараже, и мчалась по улицам, пока не нашла такси. Поехала к родителям. Они почувствовали, что со мной что-то произошло, но ни о чем не спрашивали. Мама сказала: «Дитя мое, завтра все будет по-другому», – а отец предложил поехать со мной в Эфиопию. Он бы остановился в гостинице в Аддис-Абебе, городе, который знал и любил и где должен был завершить дела, начатые вместе с Андре. «О, знали бы вы, что меня мучает», – думала я во время нашего разговора.

– Нет, папа, – ответила я. – Наверно, я останусь там надолго. Игуменья Иеремия, с которой мы переписываемся, попросила, чтобы после похорон и панихиды я отреставрировала фрески, почти уничтоженные сыростью. Лучше мне побыть в монастыре – только рядом с монахинями я чувствую себя уверенной и защищенной. Там я становлюсь лучше, ближе к Богу. Мать Иеремия даже в письмах дарит мне понимание, открывает путь к духовному исцелению. Я знаю, что там, среди них, начну выздоравливать.