Захария Станку - Безумный лес

За разговором мы не заметили, как очутились возле вокзала. Полуденное солнце, словно исполинское золотое ведро, изливало свое пламя на город. Брызги этого пламени попадали на нас. Было невыносимо жарко. Мы оба — я и Валентина — обливались потом. На углу одной улочки девушка остановилась.

— Вон там, возле фонаря, тот дом, где я живу и работаю, знаменитый дом госпожи Аспазии Гарник. Встретимся завтра в школе. Не забудь, завтра экзамен по географии. Перелистай еще раз учебник, чтобы уверенней отвечать на вопросы.

Теперь, когда я пишу эти строки, мне кажется, что в последующие дни не произошло ничего особенного, о чем стоило бы рассказать. Разве что отметить, хотя бы вскользь, что экзамены, ради которых я оказался в этом убогом городишке, с давних пор прозывавшемся Руши-де-Веде, были вовсе не трудными, и я сдал их без особых усилий. Недели две спустя после появления в городе я уже считался учеником второго класса гимназии. К тому времени мое столкновение с преподавателем Туртулэ, перешагнув за порог школы, выросло из мухи в слона и принесло мне популярность, которая отнюдь не пошла мне на пользу. Торговцы стали чаще замечать меня и еще злораднее потешались над моим жалким видом.

В обнесенном высокой оградой доме Арэпашей воцарился мир. Совершенно неожиданно, словно чудом, Деспа вдруг образумилась. В своих отношениях с родными, соседями и даже со мной стала послушной и милой девочкой. Я занимался с нею каждый день. Она слушалась меня. В своем педагогическом рвении я превзошел самого себя. Заставлял ее писать, выучивать, запоминать наизусть. Все были поражены. Я то и дело слышал:

— Деспа учится…

— Деспа угомонилась…

— Деспа образумилась…

— Осенью Деспа начнет ходить в гимназию и будет примерной ученицей.

— Радость-то какая!

Смуглянка слушала похвалы молча, опустив глаза долу, словно монахиня. Радость в доме была всеобщей, если не считать меня. Не знаю отчего, но в сердце у меня гвоздем засели самые мрачные предчувствия. Я нисколько не сомневался, что Деспа притворяется, что у нее на уме что-то нехорошее. В конце концов я встревожился не на шутку, испугался и решил следить за ней. Деспа разгадала мои намерения, но никак не обнаружила этого, на лице ее не дрогнул ни один мускул, она ничем не выдала своих мыслей. Однажды, когда я читал, меня нашел однорукий и спросил:

— Ну, дружище, куда ты собираешься податься теперь, когда экзамены позади?

— Думаю убраться восвояси, в Омиду, и проторчать там до сентября, до начала школьных занятий. Потом вернусь обратно и сначала буду ходить во второй класс вместе со всеми, а летом сдам экзамены сразу за третий класс. Потом перейду в четвертый, и на этом поставлю точку.

— А осенью, когда вернешься в город, где ты собираешься жить?

— Город велик. Устроюсь.

— А на что будешь жить?

— Надеюсь, найдутся ученики, которым понадобится репетитор.

— Я разговаривал с матерью. Она советует тебе хорошенько все взвесить и не ездить в Омиду, а остаться у нас и заниматься с Деспой.

— Даже когда она поступит в гимназию?

— Как раз тогда-то репетитор будет ей особенно необходим.

Так я и остался в семье Арэпашей, усердно продолжая готовить Деспу к вступительным экзаменам в гимназию. В свободное время я занимался своими делами. Читал, учился, писал. Вечером, как всегда, бродил по улице, околачивался возле дома, в котором Панделе Палеу избивал Зое, и, время от времени, ближе к полуночи, захаживал к пухленьким сестрам Скутельнику. Впервые я перестал замечать, как бежит время. Я не забыл о Валентине, но и не искал с нею встречи. Не было никакого желания ни видеть ее, ни говорить с нею. И что мне в Валентине? У меня и без нее в городе хватало знакомых.

Филипаке, от радости, что экзамены сданы, спал целыми днями. С наступлением вечера одевался, наряжался и отправлялся в город развлекаться. Возвращался под утро, пьяный и без сил. Однажды, когда госпожа Арэпаш разбудила его к обеду, он, зевая так, что хрустело за ушами, сказал мне:

— Слышишь, дружище? Со школой полный порядок. Через два года, благодаря господу богу и моему другу Лэптурелу, секретарю почтенного Стэникэ Паляку, мы получим на руки какое ни есть свидетельство за четыре класса. А потом… Потом дай только бог здоровья — знай развлекайся да не упускай своего. Поедем в деревню и сделаемся учителями. Жалованье платят. Выпить есть на что. Баб — сколько угодно. А надоест — будем устраивать вылазки в город.

Давненько же я ничего не слышал о Лэптуреле! Почти четыре года!.. Я знал его еще перед войной. Знаменитый скандалист и хулиган на местных вечеринках. Известный в кофейнях любитель поножовщины и карточный шулер. Завзятый жулик. Босяк, умевший втереться в доверие… Однорукий ждал, что я скажу. И я сказал:

— Прекрасно. Я все понял. Каждый из нас сумеет пройти четыре класса за два года. Но какое отношение имеет к твоему переходу из класса в класс этот подонок Лэптурел?

— А кто же, по-твоему, перевел меня в следующий класс? Лэптурел, дай ему бог здоровья! Благодаря своему влиянию. Благодаря своему могуществу. Да и не меня одного.

— Не понимаю.

— Ээ-эх!.. Туго же ты соображаешь! Лэптурел составил список тех, кому он покровительствует, и отправился с ним к директору — сказать, чтоб их перевели.

— И ты хочешь сказать, что директор прислушался к просьбе какого-то там Лэптурела?

— Ты не только тугодум, но и болван. Лэптурел не просил директора, а приказал ему.

— Но ведь Лэптурел…

— Ты хочешь сказать, что Лэптурел по-прежнему жалкий прохвост?

— Да. Как раз это я и собирался сказать.

— Так я отвечу тебе, дружище, что на самом деле у Лэптурела больше власти, чем у самого префекта. Лэптурел — свой человек в доме у господина Стэникэ Паляку.

— Ну и что из того?

— Ох, и простофиля же ты!.. Не сегодня-завтра достопочтенный Стэникэ Паляку, который пока лишь депутат, станет министром, войдет в правительство, и тогда у нас, в Руши-де-Веде, казнить и миловать будет Лэптурел. И я не завидую тому, кого Лэптурел невзлюбит. Лэптурел ничего не забывает. Это — самый злопамятный человек, каких я только знаю.

— Неужели в вашем городе такие порядки?

— Будто бы только в нашем? По всей стране, дорогой, повсюду. Да ты что? С неба свалился? Не видишь, что и как делается на свете?

Мне не захотелось разубеждать однорукого — пусть себе думает, что он более сведущ, чем я. И я сказал:

— Но послушай, Филипаке, с какой стати Лэптурел пошел к директору? По доброте сердечной?

— По доброте!.. Какая ему польза — быть добрым? Ему дали взятку. Взятку этот подонок принял: он всегда берет взятки. Этим и живет — взятками да жульничеством.

— Стало быть, ты тоже дал ему взятку?

— До такого паскудства он еще не дошел. За меня он просил по дружбе. Нам случается выпивать вместе. Иногда гуляем вместе у цыган.